Мы знали, что сечевики были украинцами, получившими от немцев оружие для охоты за поляками, бегущими за границу. Скоро они будут тут, вытащат нас из капкана, в который мы сами залезли, изобьют и передадут немцам.
– Ну что, рискнем? – жарко зашептал мне в ухо Сташек.
– Я – за, только надо застать их врасплох. Мы тихонько подкрадемся к двери, а потом резко выскочим и побежим к лесу.
– Я готов, – прошептал Сташек. – Давай вместе.
Мы выползли из сена. Сташек поднял с пола сарая вилы, а я взял в руку свой кинжал и толкнул дверь. Рядом с дверью стояли двое мужчин в сапогах и шапках из овчины. У одного были в руках вилы, а у другого топор. От неожиданности они на мгновение замерли.
– Ни с места, – приказал я. – Дайте нам уйти!
Очнувшись, они бросились на нас. На меня наступал мужик с занесенным над головой топором. Я медленно отступал, но, наткнувшись на сугроб, полетел вперед и ударил мужика головой в живот. Бросив топор, он ухватил меня за руку. Мы упали в снег, и я ухитрился нанести ему два удара кинжалом. Он отпустил меня и со стоном схватился за живот.
Оглянувшись, я увидел Сташека; одна рука у него была повреждена, и из нее сочилась кровь. С дикой злобой он наносил удары вилами по лежащему на земле мужику.
– Хватит! Бежим! – крикнул я.
Он нанес последний удар, бросил вилы и кинулся вслед за мной. Мы перелезли через забор и устремились вверх к лесу.
Мы бежали по глубокому снегу, падая и опять поднимаясь. Вдруг прозвучал выстрел. Мы как подкошенные упали в снег. Обернувшись, увидели нескольких людей, бегущих за нами; у двоих были винтовки.
Вскочив на ноги, мы с удвоенной энергией принялись карабкаться по склону. Каждый раз, когда мимо меня со свистом пролетала пуля, я испытывал те же чувства, что уже испытал в Винниках, когда после побега из свинарника в меня стреляли советские солдаты. Я опять спасался бегством и в эти короткие минуты успел представить, как меня сразит выстрелом в спину, я упаду лицом в снег и буду лежать, пока жизнь не вытечет из меня по капле.
Я задыхался. Перед глазами плыли кровавые круги. В горле пересохло. Лицо заливал пот. Но ноги упорно несли меня все выше и выше по склону, на вершине которого был виден край леса.
Пули подгоняли нас, заставляя двигаться быстрее. Мы добежали до вершины склона и устремились к лесу. В лесу снега было мало. Задыхаясь и что-то бессвязно бормоча, мы пробирались все глубже и глубже. Внезапно я почувствовал, что больше не в силах выдержать этой гонки; сердце выскакивало из груди, ноги дрожали. Я рухнул на землю.
Когда я пришел в себя, то увидел, что рядом лежит Сташек. Несколько минут мы лежали, не способные не то что разговаривать, а даже прислушиваться, нет ли за нами погони. Затем заставили себя встать и, все еще задыхаясь, пошли (бежать мы уже не могли) в глубь леса. Каждые несколько минут мы останавливались и прислушивались, но тишину нарушали только птичьи голоса. Однако мы прекрасно понимали, что слухи о нас быстро распространятся по деревням, и нам надо уносить ноги из этого района.
На наше счастье, выглянуло солнце, и мы смогли сориентироваться на местности. В лесу, как я уже говорил, было мало снега, но мы все равно продвигались крайне медленно, особенно в густом подлеске. Часа через два мы сделали остановку.
– Сейчас есть не хочется, – сказал я Сташеку, – а вот что мы будем делать, когда сильно проголодаемся?
Ответа я не услышал. Сташек сидел на поваленной сосне и рассматривал поврежденную руку.
– Очень болит?
Сташек молча покачал головой и, только когда мы встали, чтобы идти дальше, спросил:
– Почему они не дали нам уйти? Почему? Они бы тогда остались живы.
– Может, они и так живы.
– Нет, я убил его. Я знаю, что убил.
– Опомнись, Сташек. У нас не было выбора – или мы их, или они нас.
– Да, понимаю, все понимаю. Но я никогда... я никого никогда
Через несколько часов мы вышли к опушке леса и, остановившись за деревьями, вынули карту. После долгого ее изучения мы вынуждены были признаться, что не представляем, где находимся в данный момент. Слева от нас виднелась долина реки, которая вполне могла быть долиной Сан. Справа, приблизительно в полутора километрах отсюда, просматривался сосновый лес, а прямо перед нами раскинулось поле, за ним – заросли кустарника, которые на склоне переходили в лес. К югу местность постепенно повышалась и была покрыта лесом с несколькими снежными заплатами полей. У нас не было иного выбора, как двигаться на юг, поднимаясь все выше и выше.
– Как ты думаешь, мы далеко от границы? – спросил Сташек.
– Если верить карте, то граница проходит по хребту. Вполне возможно, это во-о-н тот хребет.
– Тогда нам надо соблюдать предельную осторожность, чтобы не нарваться на патрули.
Мы шли к горному хребту в обход, избегая открытых пространств. Казалось, что он совсем близко, но после нескольких часов пути он был все так же высоко над нами, призывно выделяясь на фоне ярко-синего неба. Теперь на склоне уже не было непроходимых зарослей, но снег стал глубже, и под ним были камни. Идти стало труднее, мы все чаще стали спотыкаться, соскальзывать с камней, падать в снег. Временами казалось, что мы почти не двигаемся. Мы вконец измучились и проголодались. Слева под нами был виден дым, поднимавшийся над крышами домов. Там были хлеб и молоко, и много всякой еды, но... не для нас. Последний раз мы поели прошлой ночью и понимали, что нам вряд ли удастся поесть прежде, чем мы пересечем венгерскую границу. Мы поднялись примерно на девятьсот метров, а до хребта было все еще очень далеко. Голод – вот что мешало нам двигаться быстрее. Не глубокий снег, не скользкие камни, не крутой подъем, а голод, мучительный голод тормозил движение. Вдруг, как это часто случается в горах, набежали тучи и пошел снег. Разыгралась снежная буря. Потемнело. Подул сильный ветер. Непогода поймала нас на скалистом участке. Мы оказались в кромешной темноте и боялись двинуться с места, чтобы не свалиться вниз. Нам оставалось пройти какую-то малость до границы, чуть больше полутора километров, а мы застряли на голом пятачке, голодные и замерзшие.
Снег валил и валил, выравнивая каменистый склон. Тесно прижавшись друг к другу, мы забрались в расщелину между камнями. Снег забивал глаза и уши, лез за воротник. Через полчаса мы уже дрожали от холода; зубы издавали звуки, напоминающие автоматные очереди. Тело становилось непослушным и теряло чувствительность. Чтобы хоть как-то согреться, мы, вяло размахивая руками, пытались бороться, но ветер и снег в мгновение ока сводили на нет все наши жалкие попытки.
В Польше суровые зимы, и мне с детства вбивали в голову, что в подобной ситуации ни в коем случае нельзя засыпать. Во сне человек не чувствует холода и умирает. Я очень хотел спать, но еще больше хотел жить. Я должен был выжить! Я хотел жить, жить, жить! Я потянул Сташека за рукав. Никакой реакции. Я принялся теребить его, но он не двигался. В темноте я нащупал его лицо, на которое он натянул лыжную шапку.
– Сташек! – закричал я, ударяя его кулаком в грудь.
Он что-то еле слышно пробормотал, но ветер заглушил его слова.
Я продолжал дубасить его что было сил, пока он не откликнулся.
– Отвяжись от меня, – сердито проговорил он. – Отстань, а не то я разобью тебе нос.
– Ты хочешь умереть, да? – заорал я на него. – А вот я не хочу! Я хочу жить!
– Оставь меня. Я устал. Я хочу отдохнуть, – заныл Сташек.
– Ты умрешь, если заснешь. Нельзя спать. Ты слышишь меня? Сейчас же проснись!
Он даже не потрудился ответить, и я ударил его кулаком в то место, где, по моему представлению, было лицо. Он выругался и ударил меня по голове. В ответ я закричал и нанес ему несколько ударов. Я разбудил его, но впереди еще была длинная ночь. Буря не унималась, и нам надо было срочно найти какое-нибудь убежище.
