наслаждением вдыхал аромат кипящей картошки; около тридцати часов мы не ели ничего горячего.
– Вы пробираетесь за границу? – Вопрос хозяина прервал мои мысли о еде.
– Да, – не считая нужным что-то скрывать, ответил я.
– Вы не могли прийти издалека, ведь у каждого из вас всего лишь по паре ног. В горах глубокий снег.
– Мы не шли по горам, – ответил Сташек.
– Я это и так понял. А как же вы шли? И как собираетесь двигаться дальше?
Мы со Сташеком переглянулись и промолчали.
– Не хотите, не говорите, – сказал мужчина и, чуть помедлив, добавил: – Мой сын ушел за границу на прошлой неделе.
– О! – воскликнули мы хором.
– Он сказал, что попытается пробраться во Францию. Это долгий путь, особенно зимой, и ему всего лишь двадцать лет.
Мы молчали, не зная, что на это ответить. Молчал и мужчина. В это время женщина поставила на стол миску с горячей размятой картошкой, политой свиным жиром, и мужчина пригласил нас к столу. Мы вчетвером расселись вокруг стола на табуретках.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа! – сказал мужчина и взял деревянную ложку.
– Аминь, – ответили мы, беря свои ложки.
Мы со Сташеком подождали, пока хозяин, а следом за ним его жена зачерпнут картошку, обильно политую свиным жиром, и опустили в миску свои ложки. Процедура повторилась несколько раз, пока не опустела миска.
Сташек попытался заговорить во время еды, но я незаметно толкнул его в бок. Я знал, что крестьяне считают невежливым разговаривать во время еды.
Я от всей души поблагодарил хозяина.
– Да ладно, может, она придаст вам силы, – ответил он.
Женщина, убрав со стола миску и ложки, зажгла масляную лампу и повесила ее на стену. С делами было покончено, и она наконец-то села и внимательно оглядела меня и Сташека.
– Вы такие молодые, – заметила она.
На женщине было надето несколько широких юбок, голова обвязана платком. В мерцающем свете лампы казалось, что она сошла с картины одного знаменитого польского художника.
– Когда же вы собираетесь вернуться домой? – спросила она.
– Через год, может, через два, – ответил я.
– Дай Бог, – вздохнула она. – Нам так не хватает сына. Скорей бы он вернулся.
– У вас один сын? Больше нет детей? – спросил Сташек.
– Один-единственный, – дрожащим голосом ответила женщина.
В наступившей тишине женщина вытерла глаза подолом нижней юбки.
– Ему не надо было уходить, – вступил в разговор мужчина, – но он и еще несколько парней вбили себе в голову, что им необходимо сбежать за границу. Они заявили, что хотят сражаться, и ушли.
Мы опять промолчали. Да и что тут было говорить? Мы ведь тоже бежали за границу.
– Он был хорошим сыном, – продолжил мужчина. – Если бы я был против, он бы остался, но я не стал ему мешать.
Увидев, что жена заплакала, он заворчал:
– Слишком поздно лить слезы, мать. Бог даст, мы справимся без него. Было бы здоровье! А он когда- нибудь обязательно вернется.
Сташек посмотрел на часы. Начало седьмого. Снаружи все еще бушевала метель. Надо было решать, что делать дальше.
– Если хотите, можете остаться у нас на ночь, – сказал хозяин, – мы будем только рады. Я принесу солому, и вы поспите ночь в тепле. Если решите идти, я запрягу лошадь и немного подвезу вас.
– Видите ли, мы хотим добраться до Санока и пересечь венгерскую границу, – сказал Сташек.
– Вам не пройти весь путь до Санока. Это слишком далеко.
– Нам надо вот сюда. – Вынув из кармана карту, я показал на ней железнодорожный узел.
– Я не умею читать, – извиняющимся тоном сказал мужчина. – Но примерно в десяти милях отсюда есть железнодорожный узел. Вы до него хотите добраться?
– Да, это он и есть. Мы надеемся доехать оттуда до Горлице на немецком товарном составе, а оттуда через Ясло в Санок.
– Там очень много немцев, – после некоторой паузы сказал мужчина. – Это мне сказал сосед; он был там. Но я могу по проселочным дорогам подбросить вас поближе к Горлице. В метель немцев можно не опасаться, они не доставят нам неприятностей.
– Тогда нам надо выезжать, чтобы завтра на рассвете быть на железнодорожном узле. В темноте нам не забраться в поезд, – объяснил я.
– Ладно, я пойду покормлю лошадь, а вы посидите у печки. Я справлюсь меньше чем за час, и мы поедем.
Мы придвинули деревянную скамью к печке, сели и прижались к ее теплому боку спинами. Женщина взяла маленькую скамеечку и деревянное ведро и куда-то ушла. Скоро она вернулась и налила нам по чашке еще теплого молока.
– Попейте молочка, – протягивая чашки, сказала она. – Ночь будет очень холодной!
Я так давно не пил молока, что сейчас испытывал огромное наслаждение. Но тут дверь отворилась, и вошел хозяин в овчинном тулупе и огромной меховой шапке. Мы быстро оделись, взяли рюкзаки и поблагодарили хозяйку за гостеприимство.
– Господь воздаст вам за вашу доброту, – сказал я на прощание.
– Господь не оставит вас, – услышал я в ответ.
На улице нас дожидалась накрытая попоной лошадь, запряженная в низкие деревянные сани, выложенные соломой. Мы сели, мужчина взмахнул кнутом, и лошадь, пофыркивая, тронула с места.
Ехали больше часа. Несколько раз мы вылезали из саней и бежали рядом, чтобы восстановить кровообращение. Метель немного утихла, и сани бесшумно скользили по толстому слою снега. В тишине изредка раздавался скрип конской сбруи и скрежет камня, попавшего под копыто лошади. Проехали несколько деревень, в которых не светилось ни одного огонька.
Сразу после полуночи мы остановились перед небольшой фермой. Мужчина распряг лошадь и ввел ее в сарай. Сняв с себя тулуп, он заботливо укрыл лошадь и поставил перед ней деревянное ведро с кормом.
– Никто не возмутится, что мы явились сюда? – спросил Сташек.
– Хозяева умерли. В сентябре немцы расстреляли их с самолета. Всех убили, а их сын не вернулся с войны. Расстреляли даже скот.
– Чертовы ублюдки, – выругался Сташек.
– Чтоб им всем гореть в аду, – поддержал его мужчина.
Спустя час мы опять были в дороге и к шести утра подъехали к предместьям Горлице.
– Дальше я вас уже не повезу: в городе остановят немцы, – объяснил наш провожатый. – Вы тоже лучше обойдите его стороной.
– Мы будем осторожны, – хором пообещали мы.
Небо очистилось, и появились звезды. Было довольно холодно, и снег скрипел под ногами. Мужчина протянул руку.
– Вам предстоит долгий путь. Бог в помощь и удачи, – сказал он.
Когда мы обменивались рукопожатиями, я почувствовал всю силу его натруженной крестьянской руки. Он зажал кнутовище между ног, чтобы освободить руки, и помог мне надеть рюкзак. Затем ласково похлопал лошадь, подправил упряжь и сел в сани.
– Бог в помощь! – крикнул я на прощание.
Натянув вожжи, он развернул сани в обратную сторону и скользнул в темноту.
Было еще темно, когда мы, обойдя стороной центр города, подошли к железнодорожной станции. Издалека услышали пыхтение локомотива, гудки и крики дорожных рабочих; какой-то состав переводили на
