содержать... Ну, а что вы скажете насчет Дзюбэя?
— Пока ничего определенного. — Ниидэ прикрыл лицо от пыли, поднятой порывом ветра с земли. — Буду присылать к нему Нобору. Посмотрим, как пойдет дальше. На мой взгляд хуже, чем сейчас, не станет.
Ниидэ простился с Ухэем и пошел в сторону больницы Коисикава.
Но дороге в больницу Ниидэ спросил у Нобору, с какой целью он зажег свечу.
Нобору ответил, что в бытность его в Нагасаки один голландский врач описал схожие симптомы у больного с опухолью мозга. В этом случае, если поднести к глазу свет, возникает дрожание зрачков. Вот он и решил проверить, но у Дзюбэя ничего подобного не наблюдается.
— Какое же, по-твоему, у Дзюбэя заболевание? — спросил Ниидэ.
— Ума не приложу. Вроде бы в организме аномалий не наблюдается. Признаков бытового сифилиса тоже не заметил. Может быть, непроизвольная симуляция?
— На предположениях диагноз строить нельзя.
— Я исхожу не из предположений, а из условий жизни больного. Пятнадцать лет человек работал, не жалея сил, а жить легче не стало; он лишился двоих детей, и никакой надежды на то, что когда-нибудь выбьется из нужды, а ведь ему уже сорок один; в этих условиях навязчивая идея разбогатеть вполне могла привести к нарушениям в психике, которые проявились в форме галлюцинаций.
Ниидэ молча выслушал Нобору, но ничего не сказал, лишь посоветовал еще раз посетить Дзюбэя, когда выдастся свободное время.
Спустя несколько дней Нобору снова собрался к Дзюбэю. Ниидэ вручил ему небольшой сверток с деньгами, который надлежало передать управляющему, а также попросил осмотреть больных в семье поденщика Горокити, жившего в том же бараке близ колодца.
С тех пор Нобору несколько раз посещал этот барак. Дзюбэй, которого соседи прозвали «Соловей-дурачок», по-прежнему целыми днями просиживал у своей бамбуковой корзины.
У Горокити была жена О-Фуми и четверо детей, в том числе семилетний Тёдзи — тот самый, которого обзывали воришкой соседские дети. Горокити был на год старше жены — ему исполнился тридцать один, старшему сыну, Торакити, было восемь, за средним, Тёдзи, следовали шестилетняя О-Миё и двухлетняя О-Ити. Тёдзи с первого посещения привязался к Нобору; еще издали завидев его, он мчался навстречу и не отходил, пока тот не возвращался в больницу. Когда Нобору зашел к ним во второй раз, Тёдзи потихоньку показал ему корзину, полную плодов гинкго, и пообещал при следующем посещении подарить ему такую же корзину.
— Где же ты их раздобыл? — удивился Нобору.
— В поместье Идзу-самы. Там растет большое дерево гинкго, и, когда дует ветер, часть плодов падает с веток за забор.
— И тебе удалось так много набрать?
— Больше меня никто не набирает, — гордо ответил Тёдзи.
Он подошел к черному входу на кухню, вырыл сбоку ямку в земле и высыпал в нее недоспелые, пахнущие свежей зеленью плоды.
— Мы все ходим за гинкго, но я собираю быстрее всех, — повторил он. — Завтра снова пойду — ведь за них хорошо платят.
— А почему ты закапываешь их в землю? — спросил Нобору.
— Когда они полежат в земле несколько дней, скорлупа легко отходит от плода. А сами плоды мы моем и потом сушим на солнышке.
В этот момент к ним подошла женщина лет тридцати и нахально уставилась на Нобору. Ее полная грудь переходила без малейшего признака талии в широкие и мощные бедра. Плоское лицо было грубо подмалевано, а перекрашенные в рыжий цвет редкие волосы, обильно смазанные дешевым маслом, блестели.
— Господин доктор, — жеманно проговорила она, — меня зовут О-Кину, а живу я в конце этого барака. Знаете, последнее время у меня часто болит голова. Не зайдете ли как-нибудь осмотреть меня? — Голос у нее был хриплый и противно слащавый.
Нобору молча кивнул и поспешно вошел к Горокити. На обратном пути он заглянул к управляющему. Его жена, О-Тацу, предупредила Нобору, что женщина, которая с ним заговорила, распутная.
— Отвратительная баба, — поддержал жену Ухэй, — и такая хитрющая. Сняла здесь комнату, не предупредив хозяина, что долгое время пробыла в публичном доме. Она и теперь продолжает заниматься своим ремеслом, приманивает женатых мужчин, из-за чего здесь у нас что ни день скандалы.
В публичном доме у нее были три постоянных клиента. Один из них даже пообещал на ней жениться, да только средств не хватило. Тогда О-Кину завлекла в свои сети продавца циновок Рюкити. Тот по уши в нее влюбился и снял в здешнем бараке для нее комнату. Добрый по характеру, Рюкити оказался у О-Кину под каблуком и безропотно исполнял все ее желания, хотя дела его шли не блестяще. На деньги, которые он приносил, О-Кину содержала молодого любовника, о чем Рюкити по простоте душевной даже не подозревал. Юноша был на пять или шесть лет моложе О-Кину. Развращенный до крайности красавчик помыкал О-Кину, а та в нем души не чаяла, похвалялась им перед соседями, но никому не рассказывала, кто он, где живет и чем занимается. Приходил он к ней после полудня. Завидев его, О-Кину преображалась. Радостно напевая, она носилась по комнате, готовя выпивку и закуску. Потом они закрывали ставни и так рьяно занимались любовными утехами, что доски пола жалобно скрипели и, казалось, вот-вот выскочат из пазов. Даже видавшие виды соседи, прислушиваясь к стонам и крикам О- Кину, с укоризной качали головами. А дети с испугом шептались: «Тетушку О-Кину убивают!» Проводив своего любовника, О-Кину жаловалась соседям: «Мой-то сегодня был такой сердитый, кричал на меня. Должно быть, вы слышали, как я плакала». Соседки посмеивались в ответ и понимающе переглядывались.
Эта О-Кину совращала соседей — молодых и старых, уродливых и красивых. Но этого ей было мало. Уходя в город, она неизменно возвращалась с незнакомым мужчиной. А чтобы никто не посмел ее упрекнуть в распутстве, сплетничала, подслушивала, разносила слухи по всему кварталу, болтала, что этот, мол, «спит с чужой женой», а тот «живет не по средствам» — значит, ворует. Причем жертвами ее были семьи бедные, не способные постоять за себя.
— Последнее время она ополчилась на семью Горокити, — тяжело вздохнув, сказал Ухэй. — Чувствует, что все настроены против нее, вот и старается оболгать других.
— Отчего же вы не изгоните ее отсюда? — спросил Но- бору.
— С такой бабой непросто справиться, — пробормотал Ухэй, оглядываясь на отошедшую в сторону жену. — Мы бы уже давно вышвырнули ее отсюда, да силенок не хватает.
Нобору вспомнил ее крепко сбитое, похожее на ступу тело, мелкие завитки смазанных маслом крашеных волос, плоское, покрытое густым слоем белил лицо, плотоядный взгляд и ощутил, как от отвращения и страха у него на затылке встают дыбом волосы.
«И как только таких земля носит», — подумал он про себя. Да, в каждом бараке можно встретить лишившегося рассудка человека, вроде Дзюбэя, в каждом бараке можно столкнуться и с беспутной, потерявшей стыд женщиной — такой,как О-Кину.
Это не ее вина, сказал бы Ниидэ, у падшей женщины тяжкая жизнь, а развратом занимаются не только бедные, но и вполне обеспеченные. Причем кое-кто из них еще даст фору О-Кину. И все это от невежества и темноты...
Выслушав воображаемую тираду Ниидэ, Нобору горько усмехнулся...
В конце октября с согласия Ниидэ он отправился навестить родителей. Ему сообщили, что у матери болят ноги и она не встает с постели. Много лет тому назад она заболела подагрой и с тех пор при резкой перемене погоды страдала от приступов невыносимой боли, неделями, а то и месяцами лежала пластом. В минувшем году Нобору по приезде из Нагасаки отправился прямо в больницу Коисикава и вот уже около года не заглядывал в родительский дом. После всего, что случилось, ему и не хотелось там бывать. Но на этот раз он решил пересилить себя и повидаться с родителями — тем более что Ниидэ предупредил его о предсто ящем разговоре с Амано.
Он прибыл около полудня. Отца дома не было — сказали, что он пошел с визитом к больному. Дверь отворил незнакомый ученик отца. Нобору сразу прошел к матери в спальню. У изголовья сидела молоденькая девушка и читала больной книгу. Нобору почему-то сразу догадался, что это Macao. По-видимому, девушка не ожидала встретить его здесь, густо покраснела и, что-то смущенно пробормотав, положила книгу и выскочила из спальни...
Нобору провел у матери около часа и ушел, не дождавшись отца. Мать жаловалась, что стали болеть и бедра, и теперь она с большим трудом может самостоятельно вставать с постели.
Прослышав об этом, семейство Амано отправило младшую дочь поухаживать за матерью Нобору. В отличие от старшей сестры, Тигусы, она была худенькой, небольшого роста, грациозной, как молодая лань. Выражение ее миловидного личика менялось столь же быстро, как вода в горной реке.
«Как родные сестры могут быть так непохожи?» — удивлялся Нобору.
Тигуса была настоящей красавицей с изысканными манерами. Чем-то она напоминала прекрасный, источающий божественный аромат цветок. Но, к собственному удивлению, сейчас Нобору по душе была Macao, и его влекло к ней гораздо сильнее, чем когда-то к Тигусе. Когда мать обмолвилась об их женитьбе, он попросил подождать: мол, ему надо разобраться в своих чувствах.
Мать, должно быть, все поняла и, прощаясь с Нобору, сказала:
— Благодарю тебя, теперь я спокойна.
Ее успокоило не только то, что сын, по-видимому, увлекся Macao, но и перемены в его настроении: как можно было догадаться по его рассказу, Нобору был доволен работой в больнице Коисикава и больше не сердится
