черным по белому написано: Ёсити отдает свои бараки в безвозмездное пользование. Эта запись скреплена подписями хозяина и пятерых представителей от жильцов.
— Неужели все пятеро умели писать? — удивился Нобору.
Ниидэ сердито поглядел на него и произнес:
— Человек с больной печенью остается человеком с больной печенью, даже если он этого не знает.
— М-да, — неопределенно протянул Нобору, хотя ничего не понял.
— Дело не в том. могли ли эти пятеро написать иероглифами свои фамилии, а в том, что засвидетельствовано право на безвозмездное пользование жилищами. Дураку ясно, что это главное. Но меня интересует другое: почему, по какой причине Ёсити дал такое обещание? До тех пор, пока мы это не выясним, жители бараков своего не добьются.
— Может быть, кому-то эта причина известна? — предположил Нобору.
— Какудзо уже говорил: из пятерых подписавших двое давно отсюда уехали, двое, в том числе отец Какудзо, умерли, остался один Тасукэ.
— Но, кажется, он то ли повредился в уме, то ли страдает провалами памяти.
— Я пытался поговорить с Тасукэ. После апоплексического удара у него, ко всему прочему, нарушена речь. Он изо всех сил пытается что-то вспомнить, но ничего членораздельно сказать не может, лишь твердит одно слово — «колодец».
Нобору удивленно поглядел на Ниидэ.
— Чего смотришь? — рассердился тот. — Думаешь, у меня на лице написано, что это значит? Никто ничего не понимает. Ни я, ни жильцы здешних бараков, а Тасукэ твердит: «колодец».
— Может быть, то, что я скажу, к разгадке отношения не имеет, но, кажется, я догадался...
— Ты что-то понял?
— Теперь мне ясно, почему Какудзо решил убить Такаду. Представьте настроение человека, у которого десятилетние труды пошли прахом, лопнула надежда на женитьбу, а противник, наплевав на твои расчеты, думает только о наживе. Такая ситуация любого возмутит до крайности.
— Нет такой причины, которая оправдывала бы убийство! — гневно вскричал Ниидэ. — Среди бедняков немало людей, способных на крайности — безмерно радоваться каким- нибудь пустякам и понапрасну губить себя при малейшем разочаровании. Это особенно характерно для тех, кто лишен глубоких корней, в том числе семейных... Но ты прав: это отношения к делу не имеет. Главное — узнать, почему Ёсити дал такое обещание. Тогда станет ясно, какие следует предпринять меры против его сына. А в принципе правда на стороне Какудзо: защитить его важнее и справедливей, нежели потакать богачам и монахам, думающим лишь о собственной выгоде.
Ниидэ остановился, обратил взор к небу, словно вопрошая о чем-то, и пробормотал:
— Так что же заставило Ёсити дать обещание?
Глядя на него, Нобору подумал, что Красная Борода похож сейчас на доктора, который при осмотре больного не сумел выявить болезнь и обращается за помощью к богам...
На следующий день Нобору отправился к Какудзо. С помощью О-Танэ он промыл раны, сменил пластыри, наложил новую повязку на голову и собрался уже уходить, когда в дверях, тяжело опираясь на палку, появился старик.
— Что случилось, дедушка? Вам нельзя одному выходить из дому, — завидев его, испуганно закричала О-Танэ.
«Должно быть, это и есть Тасукэ», — подумал Нобору, глядя на старика, и пододвинул к себе тазик с водой, чтобы вымыть руки.
С трудом переступая непослушными ногами, старик с помощью О-Танэ вошел в комнату. Он напоминал сломанную деревянную куклу. Усевшись, он уронил палку, и она с громким стуком откатилась в сторону. Он был ужасно худ, лицо, обтянутое желтоватой кожей, казалось восковым и скорее напоминало маску, губы безвольно отвисли.
Старик беззвучно пошевелил губами. Видимо, он хотел что-то сказать.
— Ничего не понимаю, — со слезами на глазах прошептала О-Танэ.
— Что с вами, дедушка Тасукэ? — громким голосом спросил Какудзо.
— Погоди, дай ему отдышаться, — остановила его О-Танэ.
Сказав Какудзо, что жар спал, опасности нагноения нет и надо лишь через день менять на ноге пластырь, Нобору предупредил, что зайдет послезавтра, и направился к выходу.
Проходя мимо О-Танэ и Тасукэ, он заметил, что старик силился что-то сказать, с трудом ворочая непослушным языком. Было тяжко глядеть, как он, пуская слюну, сжимал пальцами горло, словно хотел выдавить из себя какие-то слова.
— Успокойся, дедушка, и не мучай себя. С Какудзо все в порядке. А тебя я сейчас отведу домой. Ты полежи, отдохни немного и ни о чем не беспокойся, — увещевала его О-Танэ.
Нобору направился к мосту Коисикава. Он договорился встретиться с Ниидэ в доме старого Мацудайры, но пришел раньше условленного срока, и ему пришлось дожидаться около часа. Затем они обошли еще нескольких пациентов и к пяти часам вернулись в больницу. Так рано они еще никогда не возвращались, и Нобору удалось, не торопясь, принять ванну и спокойно поужинать. Когда ему подали чай, Мори как бы между прочим сообщил, что в больницу возвращается Цугава. Нобору не сразу понял, о ком идет речь.
— Ну как же, Гэндзо Цугава, которого ты сменил в этой больнице. Неужели не помнишь?
— А-а, тот самый противный тип! — вспомнил наконец Нобору и, подозрительно поглядев на Мори, спросил: — Неужели он и вправду возвращается?
— С какой стати мне тебя обманывать?
— Но ведь его прочили на должность врача при правительстве.
— Ничего путного из этого не вышло. Стоило ему занять это место, как он сразу же натворил глупостей, и его вскоре выгнали.
— И направили обратно сюда?
— Да. Видно, здесь тоже нужны врачи, — сказал Мори, допив чай.
— Неужели наша больница нуждается в новых врачах?
— Ага, — отрезал Мори и постарался перевести разговор на другую тему. — Я слышал, будто Ино и О-Суги надумали жениться. Тебе что-нибудь об этом известно?
Нобору покачал головой. Особого значения словам Мори, будто больнице нужны новые врачи, он не придал, а потому и не понял, почему тот переменил тему. Мори сказал, что сумасшедшей О-Юми жить осталось недолго, пожалуй, она не дотянет до Нового года. После ее смерти О-Суги надлежит вернуться к родителям, а этого она не желает, вот они и договорились с Ино пожениться.
— Это первый светлый луч за все годы моего пребывания в больнице, а может быть, с дня ее основания сказал Мори. — И я с грустью подумал о том, сколь редко своими глазами удается увидеть счастливых людей.
«Верно, увидеть счастливых людей — большая редкость», — согласился в душе Нобору. Надолго загадывать трудно, но сейчас, в этот короткий по сравнении вечностью миг, Ино и О-Суги счастливы ожиданием грядущей свадьбы. Но жизнь так длинна, и кто знает, что ожидает их в будущем?
Нобору вновь покачал головой и рассмеялся.
— В этой больнице и философствовать научишься на стариковский манер, — сказал он. — Но это я не на твой счет, Мори, я о себе говорю.
На следующий день, когда Нобору собрался идти с Ниидэ на осмотр пациентов, его остановил у ворот незнакомый мужчина.
— Если не ошибаюсь, господин Нобору Ясумото? — на всякий случай удостоверился он. — Я плотник Ёхэй, живу в одном бараке с Какудзо.
Ага, тот самый, кто взял к себе стариков Гэндзи, изгнанных Такадой, вспомнил Нобору, глядя на низенького, но плотного Ёхэя, заросшего по самые глаза густой бородой.
— Что-нибудь с Какудзо? — спросил он.
— Нет, с ним все в порядке. — Ёхэй запустил пятерню в бороду, не зная, с какого конца подступить к интересующему его разговору. — Видите ли, у нас тут намечается одно дело, ну и мы все просим, чтобы вы обязательно пожаловали к нам часам к четырем.
— Кто-то приходил от Такады и решил затеять свару? — спросил Ниидэ, разглядывая Ёхэя.
— Нет, свары никакой не ожидается, хотя... — Ёхэй снова запустил пятерню в бороду. — Хотя шум, пожалуй, и будет, но Такада тут ни при чем, хотя, с другой стороны, вроде бы дело его касается... В общем, приходите — тогда все поймете. — Ёхэй, похоже, совсем запутался, а может быть, нарочно не пожелал заранее раскрыть секрет.
— Значит, к четырем? — переспросил Ниидэ. — Передай, что доктор непременно придет.
Ёхэй вопросительно поглядел на Нобору.
— Приду, приду, — подтвердил тот.
Закончив обход больных, Нобору отправился на улицу Ябусита. Небо затянуло тучами, и, хотя четырех еще не было, кругом потемнело, поднявшийся северный ветер неприятно холодил кожу. Нобору подошел к кухонному входу и окликнул хозяев. К нему сразу вышла О-Танэ. У порога стояли несколько пар обуви. Заметив удивленный взгляд Нобору, О-Танэ сказала, что к ним пришли соседи из других бараков. У постели Какудзо собрались плотник Ёхэй, штукатур Косукэ, продавец рыбы Тёдзи и рикша Масакити. Они вежливо приветствовали доктора и освободили для него место.
— Просим прощения, что оторвали вас от дел, — начал лежавший на постели Какудзо. — Речь пойдет о Такаде. Вам, должно быть, уже известно об обещании, которое он дал девятнадцать лет тому назад?
— Слышал об этом.
— Так вот, к нам заходил Тасукэ... Да вы как раз в то время осматривали меня... Старик пытался что-то сказать, но язык плохо слушался его, и к тому же он был очень взволнован. Когда вы ушли, он немного успокоился и заговорил.
В начале Тасукэ лишь повторял слова «домашний алтарь». Потом мы поняли, что речь идет о документе, подписанном Такадой и представителями от жильцов. Он сказал, будто бы этот документ отдали на сохранение покойному Какити — отцу Какудзо. «Я впервые об этом слышу», — сказал я Тасукэ. А тот ответил: «Немудрено. Когда твой отец
