завещает своим детям и внукам помнить о таком благодеянии. В благодарность за найденного сыночка он пообещал не взимать плату с двадцати четырех семейств, проживавших в его бараках, и скрепил свое обещание документом, который я держу сейчас в руках. Единственное условие, которое он поставил, — это хранить документ в тайне. Тебе в ту пору исполнилось всего четыре года. Ты еще ничего не понимал, и отец надеялся, что с годами ты забудешь о случившемся. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь омрачил твою жизнь напоминанием об этом несчастном случае. Как видишь, обещание дал твой отец по доброй воле. Надеюсь, теперь ты убедился в этом, Такада? Те, кто поставил свои подписи под документом, сдержали свое слово. Вот почему до сегодняшнего дня мы не считали себя вправе разглашать, почему твой отец осво бодил нас от платы за жилище.
Тёдзи рассказал, каким образом обнаружили документ в домашнем алтаре, куда его припрятал отец Какудзо, и в заключение добавил:
— Теперь ты знаешь все. Ты заявил, что обещание твоего отца — пустая бумажка. Тогда мы предложили платить за жилье, но ты не пожелал даже слышать об этом, и нам ничего не оставалось, как принять свои меры. Вот ты и очутился в том самом месте, откуда тебя вытащили девятнадцать лет тому назад.
Со дна колодца донеслись вопли. Усиленные эхом, они напоминали жалобный вой попавшего в западню зверя.
— Эй, не ори так, а то все силенки выорешь. Здесь место безлюдное: сколько ни кричи — никто не придет на помощь. В свое время мы тебя спасли, но, если теперь не пойдешь на наши условия, подохнешь в этом колодце. А теперь прощай. — Тёдзи подал знак, и Ёхэй с остальными надвинули на отверстие каменную плиту.
— Теперь вам понятно, почему мы заранее не раскрыли свои планы, — сказал Тёдзи, обращаясь к Нобору, — иначе бы вы отказались быть свидетелем.
— Кто знает! — усмехнулся Нобору.
— Он вынудил нас пойти на это. Теперь у него есть время подумать... А пока пойдем к Какудзо и еще раз почитаем документ. Должно быть, он ждет не дождется нашего возвращения.
— Но я надеюсь, вы не оставите Такаду в колодце, — сказал Нобору.
— Все от него зависит, — неопределенно ответил Тёдзи. Они вернулись к Какудзо, предупредив ожидавших своего господина телохранителей, что он ушел домой. Нобору вручили документ, который он внимательно изучил и убедился, что Тёдзи правильно и во всех подробностях изложил Такаде его содержание.
— Я не хочу вмешиваться в ваши дела, но, раз вы пригласили меня как свидетеля, предупреждаю: если с Такадой что- нибудь случится...
— Уверяю вас, — перебил его Какудзо. — Мы ничего не сделаем такого, что доставило бы вам неприятности. Когда все решится, мы обязательно вас известим.
Нобору простился и пошел в больницу. На пятый день, во время очередного визита Нобору, Какудзо сообщил: «Все закончилось благополучно».
— Вчера вечером мы его вытащили из колодца, — сказала О-Танэ. — Мы будем жить в этих бараках на прежних условиях.
— А вы не боитесь, что он отомстит?
— Не думаю. Пребывание в колодце, должно быть, пошло ему на пользу, так что он добровольно поставил на том самом документе свою подпись и приложил личную печатку.
— Похоже, несладко ему пришлось, — пробормотал Нобору.
— А мы все же решили отныне платить за жилье... Ой, больно! Нельзя ли поосторожней, доктор! — застонал Какудзо, когда Нобору снимал с раны пластырь.
Ростки подо льдом
В середине декабря из аптеки «Окакудо» сообщили о поступлении очередной партии лекарств, и в больнице Коисикава все врачи, включая Ниидэ, занялись составлением заказов. Ниидэ даже отменил по этому случаю очередной обход больных. Нобору в тот день собирался посетить своих родителей в Кодзимати, причем Ниидэ трижды напоминал ему об этом. Но он решил отложить свой визит, чтобы помочь Мори.
В два часа они отправились в столовую выпить чаю. Мори сообщил ему, что сумасшедшая О-Юми в крайне тяжелом состоянии и протянет дней десять, не больше. Периоды улучшения состояния наступают все реже, аппетит то резко ухудшается, то непомерно возрастает. Длительная бессонница и приступы буйного помешательства совершенно истощили ее организм. Последние дни О-Юми отказывается принимать пищу, не узнает окружающих.
— Вчера приходил ее отец, — продолжал Мори. — Худощавый мужчина лет пятидесяти. О себе он говорил мало, даже не сообщил, где живет. Красная Борода ничего о нем тебе не рассказывал?
Нобору отрицательно покачал головой.
— Я с ним встречался. У меня сложилось впечатление, что он крупный торговец, но собирается отойти от дел. Когда заходил разговор о дочери, он не мог сдержать слез.
Мори налил себе еще одну чашку чаю. Затем они снова занялись лекарствами.
— А отец О-Юми ничего не говорил о доме, который для нее построил? — спросил Нобору.
— Он сказал, что сдержит обещание и передаст его в дар больнице... Кстати, ко мне приходил на переговоры Ино.
— На какие еще переговоры?
— Похоже, его беспокоит будущее О-Суги: если сумас шедшая умрет, ей придется уехать к родителям, а он этого не хочет. Ворвался ко мне, когда я беседовал с отцом О-Юми, и заявил, что должен немедленно со мной переговорить — мол, от этого разговора зависит его будущее.
— Вот как!
— Он прямо так и сказал. — Мори расхохотался. — Потом заявил, что намерен жениться на О-Суги, а если я пожелаю узнать о его прошлом, то все необходимые сведения могу получить у плотника Токити, проживающего в Сакуме. Ино поклялся, что сделает все, чтобы О-Суги была счастлива до конца дней.
— А О-Суги дала согласие?
— Сказала, что прежде должна спросить разрешения у родителей, которые живут в Эбарагори. Сама же она не против.
В этот момент из коридора донесся топот ног и крики.
— Не хочу! Не хочу! — послышалось оттуда. — Не трогайте меня, отпустите!
Нобору выскочил в коридор и чуть не столкнулся с бежавшей ему навстречу девушкой. Она остановилась и быстро юркнула ему за спину. Вслед за ней показался Ниидэ, за которым спешила женщина лет сорока.
— Задержи ее, — предупредил Ниидэ, загораживая дорогу пытавшейся обойти его женщине.
— Помогите, помогите! — кричала девушка, прижимаясь к Нобору. — Не отдавайте меня, я не хочу, не хочу!
— Отведи ее в мою комнату, — приказал Ниидэ.
— Успокойся, теперь все в порядке. Пойдем со мной, тебя здесь никто не посмеет обидеть. — Нобору взял ее за руку.
— О-Эй! — закричала женщина. — Ничего плохого я тебе не сделаю. Я тебя заберу домой — так будет лучше.
— С тобой мы потом поговорим, а пока оставайся здесь и жди, — перебил ее Ниидэ.
— Но почему вы не разрешаете мне забрать ее?
— Я хочу поговорить с ней наедине. А ты побудь здесь, я, кажется, ясно сказал.
Тем временем Нобору отвел девушку в комнату Ниидэ. Комната была настолько завалена свертками и ящичками с лекарствами, что едва отыскалось свободное место, чтобы усадить ее. Девушке было лет восемнадцать, она была одета в короткое кимоно на вате, подпоясанное коричневым оби. Волосы украшал гребень. Кожа на руках огрубела и была покрыта мелкими трещинами. Бледное, без малейшей косметики лицо напоминало маску. Усевшись на круглую циновку, девушка утерла слезы и громко рассмеялась.
Похожа на слабоумную, подумал Нобору, разглядывая ее лицо.
Вошел Ниидэ, сел напротив девушки и стал ее расспрашивать. О-Эй недавно исполнилось девятнадцать, женщина, которая уговаривала девушку вернуться домой, ее мать. Отец три года тому назад ушел из дому и с тех пор не появлялся. Кроме нее в семье старший брат и сестра, а также две младшие сестры и младший брат. С десяти лет О-Эй отдали в услужение торговцу свечами в лавку «Кинроку». Недавно она забеременела, и ее отправили домой к матери. На этот короткий рассказ у О-Эй ушло немало времени, она часто запиналась, внезапно задумавшись, надолго умолкала, иногда трижды повторяла одно и то же. Ответ на каждый вопрос ей вроде бы стоил огромного труда — она то почесывала затылок, то ладонью утирала губы, словно на них выступила слюна.
Явные признаки слабоумия, пришел к окончательному выводу Нобору.
В лавке «Кинроку» О-Эй была прислугой. Когда ее спрашивали, от кого она забеременела, твердила, что не знает. Само собой, ее сочли ненормальной, вернули в родной дом, где и так было полно голодных ртов, и мать потребовала, чтобы О-Эй избавилась от ребенка — затем и привела ее в больницу.
Ниидэ, бывало, соглашался прервать беременность, когда к тому вынуждали обстоятельства. Это не считалось страшным грехом. Вот в некоторых феодальных кланах, говорил он, издавались даже указы, разрешающие «убить новорожденного». В отдельных районах Японии, когда в многодетных семьях бедняков не хватало еды, существовало негласное право «на убийство новорожденных». Однако он, Ниидэ, считает, что убить появившееся на свет живое существо — слишком жестоко и противоречит человеческой морали. Поэтому в случае необходимости надо совершать подобный акт, пока ребенок находится еще в утробе матери, другими словами, пока он еще не стал «человеком». Исходя из этой теории, Ниидэ готов был избавить О-Эй от ребенка. Но когда он сообщил ей о своем решении, она переменилась в лице, стала кричать «не хочу, не хочу», вырвалась из рук врачей, выскочила из операционной и ринулась по коридору к выходу из больницы. Ее поймали, но она, громко рыдая, твердила:
— Я хочу родить! Ребенок, который вот здесь, внутри, — это мой ребенок. Что бы со
