артисты — готовы приволокнуться за любой женщиной. Признавайся, у тебя ведь тоже есть любовница!» Такие упреки всегда заканчивались дракой, во время которой они поносили друг друга последними словами...
О-Эй внезапно умолкла, повернулась лицом к Нобору и, сердито сверкнув глазами, сказала:
— Вы хотите меня обмануть.
— С чего это тебе в голову пришла такая глупая мысль?
— Вы просите рассказать о себе, чтобы обманом вырвать у меня согласие на операцию.
— Не болтай глупости! Наша больница находится под опекой местных властей. Неужели ты всерьез думаешь, что здесь могут вынудить женщину сделать такую операцию вопреки ее желанию?
— Ах, все мужчины одинаковы, — пробормотала О-Эй. — Не будь мужчин, женщины и дети смогли бы жить без мучений.
Нобору ничего не ответил. О-Эй успокоилась и продолжила свой рассказ.
О-Канэ была влюблена в Сатаро как кошка и выполняла любые его прихоти. Старшей сестре О-Рицу в этом году исполнилось двадцать три года, младшей, О-Суэ, девять. Было еще два брата — Дзиро и Кэндзи. Родители заставляли детей работать с семи-восьми лет, отправляли нянчить младенцев или в лавки, быть на побегушках, причем не забывали наперед выклянчить задаток. Одиннадцати лет О- Рицу устроили служанкой в веселый дом. Родители регулярно забирали у О-Рицу все деньги, и вскоре у нее уже было столько долгов, что для их уплаты к девочке — ей тогда исполнилось двенадцать — пригласили гостя. Такое испытание оказалось ей не по силам, и на следующий день она сбежала домой. Сатаро пришлось идти на переговоры. В конце концов порешили на том, что О-Рицу отправят в один из публичных домов в квартале Атака, поставив условием, что она будет исполнять исключительно обязанности служанки и гостей к ней водить не станут.
Вначале О-Рицу в самом деле поручали работу на кухне, посылали за покупками, но спустя два месяца к ней привели гостя. Она снова пыталась бежать, но ее поймали и избили до полусмерти. Оказалось, что за эти два месяца родители умудрились вытянуть у хозяйки дома двенадцать рё.
— В то время мне было уже восемь лет, — продолжила свой рассказ О-Эй, — и родители отправили меня нянчить младенца к продавцу сэмбэй[29]. Иногда по дороге домой я заходила в публичный дом, где служила старшая сестра. От нее я и услышала эту историю.
Брат Дзиро служил на постоялом дворе в Бакуротё. Все причитавшиеся ему деньги тоже забирали родители, а он не получал ни единого мона[30] .
Возвращаясь от старшей сестры, О-Эй думала о том, что и ее, и четырехлетнего Кэндзи, и недавно родившуюся младшую сестру ожидает участь, постигшая старшего брата и сестру, — работать в поте лица ради того, чтобы набивать ненасытные утробы родителей, — и ее юное сердечко сжалось от ужаса.
Когда О-Эй исполнилось десять лет, ее пристроили к торговцу свечами. Спустя полгода к ней зашла старшая сестра и сказала по секрету, что жить в публичном доме невыносимо и она решила бежать. Ей было уже четырнадцать лет, но два с лишним года изнурительной службы совершенно истощили ее. Она настолько исхудала, что мало чем отличалась от десятилетней О-Эй.
— Мне все равно, я конченый человек, но ты хорошенько подумай и постарайся избежать того, что случилось со мной, — сказала она напоследок.
С того дня О-Эй только и думала о том, как выжить. Отец с матерью по-прежнему заходили в лавку, где работала О-Эй, забирали причитающиеся ей деньги под предлогом того, что им все труднее сводить концы с концами: родилась еще О-Суэ. Если так будет продолжаться, то вскоре и ее постигнет судьба сестры — продадут в публичный дом, думала О-Эй. И вот однажды ее осенила замеча тельная мысль.
— В квартале Икэ-но-хаси, где расположена наша лавка, жил один дурачок по имени Мацу, — продолжала О-Эй. — Ему было лет семнадцать или восемнадцать. Он бродил по городу с отвисшими мокрыми губами, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное. Взрослые сторонились Мацу, лишь детишки гурьбой бежали за ним. Мацу и навел меня на мысль прикинуться дурочкой. Уж слабоумную- то не станут продавать в публичный дом.
Так решила О-Эй, а было девочке в ту пору всего десять лет. Однажды, помогая в амбаре грузить товар, она оступилась, упала с лестницы и сильно ушибла голову и спину.
— Я это сделала не нарочно — оступилась и потеряла сознание...
— Когда я пришла в себя, меня напоили водой. Медленно, глоток за глотком пила я воду и думала: вот и пришел тот час, о котором мечтала... Несколько дней голова раскалывалась от боли, и я никак не могла разогнуть спину. Как раз в эти дни я начала строить из себя слабоумную
Я долго наблюдала за Maцу, подражала его жестам и гримасам Теперь я овладела этим так искусно, что все окружающие поверили: я рехнулась. Даже доктор попался на удочку, сказал, что слабоумие — следствие ушиба головы и потребуется время, пока я излечусь. Иногда я вела себя так, будто дело пошло на поправку, но, когда родители успокаивались и думали, что я вот-вот выздоровею, снова начинала представляться дурочкой. Мой хозяин добротой не отличался, но и злым человеком тоже не был. Он чувствовал свою вину за случившееся, но перестал выплачивать деньги родителям.
«Я возьму на себя заботы об О-Эй, — ведь несчастный случай произошел во время работы, но выплачивать вам жалованье не намерен — ведь она теперь ничего не делает, — объяснил он Сатаро и его жене. — Если вы не довольны такими условиями, я готов простить задолженность О-Эй, но тогда придется забрать девочку домой», — добавил он.
После этого Сатаро трижды приходил за О-Эй, но та отказывалась возвращаться, рыдала так громко, что было слышно на весь квартал, а однажды даже прокусила ему руку.
Слушая О-Эй, Нобору незаметно наблюдал за девушкой. Говорила она вполне связно, вела себя нормально, лишь беспокойные руки, которые то и дело утирали с губ несуществующую слюну, создавали впечатление слабоумия. По-видимому, она настолько усвоила повадки дурачка Мацу, что они вошли в привычку. Нобору поразило удивительное упорство, проявленное О-Эй — по сути, совсем еще девочкой — в стремлении добиться поставленной цели.
— Будь мои родители простыми, хорошими людьми, я никогда не позволила бы себе их обманывать, — продолжала О-Эй. — Но они не такие. Что мать, что отец жили за счет собственных детей, работать не работали, лишь пили сакэ, набивали брюхо, развлекались, бездельничали.
Я заметила, что все бедные семьи в одинаковом положении. Даже родители, горячо любящие своих детей, нередко отправляют их на заработки. Нужда заставляет! Хуже всего ведут себя мужчины. Как только им перевалит за тридцать, они будто лишаются разума: пьют, развлекаются с женщинами, играют в азартные игры, совершенно не заботясь о жене и детях. Не знаю, как обстоят дела в богатых семьях, но среди бедняков из десяти мужчин восемь или девять поступают именно так.
Поэтому у меня нет никакого желания выйти замуж. Буду заниматься самой черной работой и растить ребенка. Без мужчины в семье мне не понадобится отправлять ребенка на заработки, чтобы ублажить мужа и каждый день думать, как бы свести концы с концами. Я вполне обойдусь без мужа и уверена, что прекрасно сама воспитаю ребенка.
— Как я понимаю, твоя мать требует, чтобы ты освободилась от ребенка, и желает по-прежнему жить за счет твоих заработков? — произнес Нобору.
— Именно так. — О-Эй кивнула и провела ладонью по губам. — С тех пор как отец три года тому назад ушел из дома, она стала пить вино и собирается продать в веселый дом девятилетнюю О- Суэ.
— Она догадывается, что ты строишь из себя дурочку, а на самом деле вполне нормальная?
— Нет! — О-Эй решительно качнула головой. — Просто она считает, что и на дурочку найдутся любители, которые и заплатят побольше, было бы остальное в порядке.
— Это просто ужасно, что есть на свете люди, готовые переспать со слабоумной. Они потеряли разум, — пробормотал Нобору.
— Так вы позволите мне родить ребенка? — спросила О-Эй.
— Сейчас разговор не об этом... Хотел бы я знать, что думает о твоем решении отец ребенка?
— Разве это имеет значение?
— Понимаю, ты намерена одна, без мужа воспитывать ребенка, но ведь существует и отец того, кто растет сейчас в твоем чреве.
— Пусть это вас не беспокоит, — рассмеялась О-Эй. — Как только он узнал, что заделал мне ребенка, его и след простыл.
— Он работал в той же лавке, что и ты?
— Как вам сказать, — неопределенно ответила О-Эй и хитровато поглядела на него. — Моим единственным желанием был ребенок. Я надеялась, что и мать отстанет от дурочки с ребенком, и мужчины тоже не будут на такую зариться. Может, мне и не суждена долгая жизнь, но она обретет смысл — жить ради того, чтобы вырастить и воспитать свое дитя. Что до отца, то я его и в лицо не помню.
О-Рицу вскоре изловили. В свои двадцать три года она многое повидала, сменила не одну работу, но долго нигде не задерживалась, а теперь снова в публичном доме. Старший брат Дзиро работает землекопом, с семьей порвал. Конечно, беспокоит судьба младших сестры и брата, но главное сейчас — родить ребенка и защитить себя от нападок матери. — Так завершила свой рассказ О-Эй.
— Я все понял. А теперь возвращайся в палату. Пока не родишь, все заботы возьмем на себя мы. И не пытайся бежать — этим ты только навредишь себе, — сказал Нобору.
— Не беспокойтесь, больше не убегу. — О-Эй виновато улыбнулась и пошла к себе.
В тот вечер, дождавшись возвращения Ниидэ, совершавшего очередной обход больных, Нобору рассказал ему о своей беседе с О-Эй. Ниидэ молча слушал
