и не произнес ни слова и после того, как Нобору умолк. Не уяснив, какое впечатление произвела на Ниидэ история О-Эй, Нобору нерешительно спросил:
— Мы сможем оставить ее в больнице до родов?
— Значит, ты понял, что она нормальна и имеет полное право родить? — Ниидэ саркастически усмехнулся. — Безусловно, мы оставим ее в больнице. Ведь у нас нет иного выхода.
— Боюсь, как бы не учинила скандал ее мамаша, — пробормотал Нобору.
— Предоставь это мне. Девушка успокоилась?
— Вроде бы да.
— Прошу тебя завтра встретиться с ее хозяином. Скажи ему, что больница берет на себя все хлопоты, связанные с родами, и узнай: согласится ли он потом принять ее на работу?
Хозяин никак не хотел поверить, что О-Эй вполне здорова и нарочно строила из себя дурочку, но на работу взять согласился.
— Мы отремонтируем кладовку и поселим ее там. Не знаю, дурочка она или вполне нормальный человек, но работает хорошо, и, думаю, от нее будет прок. Конечно, я не допущу, чтобы мамаша тянула из нее деньги.
— О последнем я вас прошу особо, — произнес Нобору, подчеркивая каждое слово.
Не успел он вернуться в больницу, как привезли человека с тяжелой травмой. Два часа без передышки Нобору и Мори им занимались и только после того, как опасность для жизни миновала, пошли в столовую выпить чаю. Вскоре туда зашел молодой человек и сообщил, что их дожидается женщина по имени О-Канэ. Нобору с удивлением узнал Цугаву.
— Ты ли это, Цугава? — воскликнул Нобору.
— Спасибо, что не забыли. — Цугава саркастически усмехнулся. — Должно быть, нам с вами, Нобору, суждено все время меняться местами. Теперь настал мой черед — я возвращаюсь в больницу.
Нобору переглянулся с Мори. Тот сидел молча, сердито насупив брови.
— Так что мне сказать этой женщине? — прервал молчание Цугава.
— Передай, что с ней будет говорить Ниидэ. Он еще не вернулся — пусть подождет, — сказал Нобору.
— Похоже, она здорово пьяна и орет на всю больницу.
— В таком случае встречусь с ней я. Проводи ее, пожалуйста, в мою комнату, — проворчал Нобору.
— Значит, в вашу комнату? — хитро поблескивая глазами, произнес Цугава. — Слушаюсь, господин доктор.
Мори сердито сжал кулаки.
— Не принимай близко к сердцу, — сказал Нобору, провожая взглядом Цугаву.
— Не принимать близко к сердцу?! Спасибо за совет. Тебе-то что — ты покидаешь больницу, а мне с этим ничтожеством...
— Не горячись! Этот человек не будет здесь работать — я ведь уже говорил тебе.
Мори поглядел на свой кулак, разжал его, потом сжал еще сильнее — так, что на пальцах побелели косточки.
— Но ведь это не от тебя зависит, — возразил он. Нобору молча опустил голову. Н-да, подумал он, О-Эй было всего десять лет, когда она решила защитить себя от посягательств матери. И она своего добьется: в этой беспощадной круговерти родит ребенка и всем докажет, что сумеет одна воспитать его. Чем-то с этим схож и жизненный путь, избранный Ниидэ. Он находит смысл жизни не в том, чтобы добиваться уже сегодня видимых результатов, а в постоянном труде, который на первый взгляд кажется напрасным. Я посвящаю себя напрасному труду, говорил он. Любой росток несложно вырастить в теплице, но, пожалуй, истинный смысл жизни — в неистребимом желании вырастить зеленый росток среди льдов.
Так хотел сказать ему Нобору, но промолчал.
— Я останусь здесь, — тихо, но решительно произнес он. — Меня взял в эту больницу Красная Борода — он обязан учесть мое желание.
Он покинул столовую и вернулся в свою комнату. Там сидел Цугава и беседовал с О-Канэ — не столько беседовал, сколько подтрунивал над ней. О-Канэ качало из стороны в сторону от выпитого вина. Она говорила какие-то пошлости, а Цугава преувеличенно громко поддакивал.
— А-а, это ты! — воскликнула О-Канэ, осоловело глядя на Нобору. — Я запомнила тебя, но ты мне не нравишься. Вот этот господин мне больше по душе.
Не произнося ни слова, Нобору сел за стол.
— Ну, теперь моя миссия закончена. — Цугава поднялся. — Оставляю ее с вами наедине, господин доктор.
Нобору даже не поглядел в его сторону.
О-Канэ была сильно навеселе. Она уселась перед Нобору и так широко расставила ноги, что стало видно ее голубое исподнее.
— Ну, что вы решили с этой дурочкой? Надеюсь, сделаете ей операцию? — спросила она, с трудом ворочая языком.
— Но ваша дочь хочет родить.
— Ерунда! — О-Канэ сделала жест рукой, будто отводя от себя паутину. — Неужели вы всерьез прислушиваетесь к тому, что болтает эта сумасшедшая? Я ведь не какая-нибудь легкомысленная богачка и не допущу, чтобы это так просто сошло вам с рук. Делайте, что вам говорят, и побыстрее.
— Оставьте ее в покое, — тихо произнес Нобору, с трудом сдерживая гнев. — Девушка желает родить, и мы ей поможем. А вам советую: перестаньте доить из нее деньги.
Нобору почувствовал, что говорит слишком резко, но слова были сказаны. О-Канэ бросила на него разъяренный взгляд. Ее отвислые губы вытянулись в ниточку, лицо исказила отвратительная гримаса. Казалось, еще мгновение, и она вцепится в него зубами.
— Это я-то дою из дочери деньги?! Какое право ты имеешь так говорить? Еще никто не посмел сказать обо мне плохое слово. А теперь ты наболтаешь людям такое, что мне стыдно будет им на глаза показаться. Где у тебя доказательства, что я отнимаю у дочери деньги? Где?!
— А чем вы заставляете заниматься вашу дочь О-Рицу? — шепотом спросил Нобору. — А что делают ваши дети: Дзиро, Кэндзи? Куда собираетесь определить малышку О-Суэ?
— Не твое дело! — закричала О-Канэ, отворачиваясь от Нобору. — Это мои дети — я их родила и вырастила. А тебя, чужого человека, не касается, как поступают родители с собственными детьми.
— Если не касается, почему вы требуете доказательств? Тяжело дыша, О-Канэ обернулась к Нобору и злобно поглядела на него.
— Я мать своих детей. Дети должны всячески помогать родителям. Я ведь тоже в поте лица трудилась для отца с матерью. Не я это придумала — так уж повелось.
О-Канэ встрепенулась от внезапно пришедшей ей в голову мысли и надменно, с издевкой сказала:
— Разве власть имущие не учат нас, что послушание достойно награды? Разве сыновний долг не первая из всех ста заповедей? Разве весь мир не держится на подчинении младших старшим, детей родителям? Ну-ка, ответь, разве не так?
Нобору буквально трясло от негодования. Он сознавал: для этой женщины любые слова — пустой звук, но ему захотелось сказать ей такое, что проняло бы ее до самых печенок. Пока он судорожно пытался это придумать, седзи раздвинулись, и в комнату вошел Ниидэ. Нобору встал, чтобы задвинуть сёдзи обратно, но Ниидэ остановил его.
— Оставь так — здесь плохо пахнет, — сказал он. Нобору вернулся на свое место.
— Плохо пахнет? — взвилась О-Канэ. — Это вы на меня намекаете?
— Не намекаю, а прямо говорю. Здесь смердит твоим грязным нутром. Всю комнату провоняла — вот-вот всех выворотит наизнанку. Принюхайся — поймешь.
— Какое вам дело до моего нутра?
— Сгнило не только твое нутро, вся ты гниль, с головы до пят! Некоторые заставляют своих детей работать, когда в доме нечего есть. Но я до сегодняшнего дня еще не встречал здоровых родителей, которые продают своих детей, чтобы напиться сакэ. Такие подлецы — нелюди. Они не имеют права называться родителями. Запомни: любая скотина, любое дикое животное готово пожертвовать жизнью ради спасения детеныша, будет голодать, но первым накормит его. А ты хуже скотины, хуже дикого зверя... Молчи! — заорал он, видя, что О-Канэ собирается ответить. — Девочку мы оставим у себя в больнице, — продолжал Ниидэ. — А о тебе я сообщу властям, и если ты по-прежнему будешь наживаться за счет детей, они примут меры.
— Ах, как страшно!
— Убирайся, — сказал Ниидэ. — И учти: будешь наживаться на собственных детях — тебе не миновать тюрьмы.
— Я не из пугливых, — пробормотала О-Канэ, поднимаясь. — Властями ты можешь детишек стращать, а не меня! В тюрьму посадят! Ой-ой, у меня сейчас кожа на животе лопнет от смеха. — Приговаривая так, О-Канэ бочком выбралась из комнаты и, пошатываясь на непослушных ногах, покинула больницу.
— Нет, так нельзя, — пробормотал Ниидэ. — Последнее время я веду себя непозволительно грубо. И чего я так раскричался. Она ведь просто темная, глупая женщина. И это не вина ее, а беда. И все это из-за крайней бедности и тяжелых условий.
— Я так не думаю, — возразил Нобору. Ниидэ удивленно поглядел на него.
— Бедность или богатство, плохие или хорошие условия, на мой взгляд, не имеют отношения к сущности человека, — пояснил он. — Почти год я сопровождал вас во время обходов больных на дому и за это время сталкивался с разными людьми. Были среди них достаточно образованные и обеспеченные, но уступавшие обыкновенным простолюдинам. Встречались мне и совершенно неграмотные бедняки — прекрасные люди, перед которыми хотелось низко склонить голову.
— Хочешь сказать, как за ядовитым растением ни ухаживай, оно все равно останется ядовитым? Так, что ли? Но человек научился делать из ядовитых растений чрезвычайно эффективные лекарства. Нет слов, О-Канэ плохая мать, но если ее только поносить и унижать, она от этого лучше не станет. Напротив, будет еще зловредней. А нужно из плохого человека научиться извлекать то, что в нем есть хорошего, — точно так же, как из ядовитых растений извлекают полезное лекарство. При всех обстоятельствах ведь это все-таки человек!
— Скажите, — тихо спросил Нобору, — а ваша идея
