расходились по домам, на окнах опустились шторы. Поднявшийся с реки ветер холодил кожу. Он срывал с деревьев увядшие листья, и они, лениво кружась, медленно опускались на землю. Спешили домой запоздалые прохожие. Время от времени тишину нарушали заунывные крики лотошников. Все это вместе окрашивало грустью наступивший осенний вечер.
Простившись с Сёкити, О-Сэн прямиком отправилась домой — идти за покупками в Янагивару было уже поздно. Необъяснимое волнение охватило ее. Сладостное, испытанное впервые в жизни, оно теснило грудь, наполняло жаром сердце. Короткая встреча с Сёкити, его слова внезапно пробудили в ней дремавшие до той поры чувства. Дома, тянувшиеся вдоль улицы, навевающий грусть вечерний пейзаж были привычными ее взгляду, но для нее сейчас все выглядело необыкновенным. О-Сэн словно другими глазами увидела город, казавшийся ей теперь отмеченным печатью величественного покоя и красоты.
Когда она добралась до дома, в мастерской горел фонарь, Гэнроку по-прежнему трудился, склонившись над точильным камнем.
Подходя к дому, О-Сэн взглянула на висевшую над дверью вывеску. Дожди и ветер основательно над ней потрудились. Лишь с трудом можно было различить слова: «Точильная мастерская Гэнроку». А сбоку более мелкими иероглифами было выведено: «Алебарды и копья к заточке не принимаются». Девушка сняла вывеску, очистила ее от пыли и грязи и лишь после этого зашла в мастерскую.
— Извините, дедушка, около плотины всегда торговали листьями аралии, но сегодня, как назло, их не оказалось, — сказала она.
— Я ведь предупреждал тебя: обойдемся тем, что есть дома. Макрель в уксусе — это же царский ужин, а какой к ней будет гарнир — неважно.
— Я сейчас все быстро приготовлю, — сказала О-Сэн и убежала на кухню.
На следующий день Сёкити зашел получить свой заказ, а заодно и попрощаться. Не вдаваясь в подробности, он сообщил Гэнроку, что отправляется на заработки в Камигату года на три, а О-Сэн пожелал здоровья, многозначительно поглядел на нее и улыбнулся — улыбка получилась грустной. В тот же день он простился со своими родственниками в Синагаве и отправился в путь.
Первые несколько дней О- Сэн была сама не своя. Занимаясь обычными домашними делами, она вдруг замирала, перед глазами всплывал образ Сёкити, его бледное лицо, настойчивый и в то же время растерянный взгляд, проник новенный шепот. Она постоянно думала: где он теперь, благополучно ли миновал Хаконэ, не захворал ли в пути? В ее воображении возникали страшные картины: шайки бандитов, нападавшие на Сёкити, подстерегавшие его в пути неожиданные бедствия, от которых мороз пробегал по коже. Спустя полмесяца она постепенно успокоилась и теперь все чаще задумывалась о ссоре между Сёкити и Котой, о том, что связывало ее с обоими юношами...
В квартале Кая находилась большая мастерская, принад лежавшая Яминокити Сугите. В ней работали более десяти плотников — известных мастеров, которых приглашали даже в дворянские поместья. Прежде родители О-Сэн — у них была небольшая парикмахерская — жили по соседству с Сугитой. Когда девочке исполнилось двенадцать лет, ее отец, Мосити, скончался. Он был человеком нелюдимым, неприветливым и крайне раздражительным. Такие черты характера отталкивали от него клиентов, и потому парикмахерская чаще всего пустовала. Мать О-Сэн часто болела, неделями не вставая с постели. Все это создавало в доме гнетущую, безрадостную атмосферу. О-Сэн с раннего детства немало времени проводила у Сугиты. Он и его жена О-Тё очень любили детей. К несчастью, их единственная дочь прожила всего полгода, а больше детей у них не было. О-Тё часто заходила к соседям, брала на руки и ласкала малютку. Девочка тоже привыкла к ней и, когда чуть подросла, с удовольствием навещала большой и гостеприимный дом Сугиты, так отличавшийся от тесного и унылого отцовского дома. У Сугиты ее всегда ожидали чудесные игрушки и сласти. О-Тё дарила ей кимоно и оби, весной и осенью наряжала ее и брала с собой любоваться цветами. В такие дни ее нес на плечах старик Садагоро, с давних пор живший в доме Сугиты. Вместе с четой Сугита О-Сэн побывала и у водопада Одзигонгэн, и в долине Светлячков, и в Пионовом саду в Хондзё.
— О-Сэн, хочешь стать моей дочуркой? — нередко обращалась к ней О-Тё, ласково гладя ее по щекам.
— Если бы я не была маминой дочкой, обязательно стала бы вашей, — совсем не по-детски отвечала девочка, скорчив серьезную гримаску.
Мать умерла, когда О-Сэн исполнилось девять лет. И сразу же к ним в дом переехал дедушка Гэнроку — отец Мосити. До этого из-за неуживчивого характера Мосити он жил отдельно, на Канде, где у него была точильная мастерская. Когда мать О-Сэн скончалась, он сам вызвался переехать к ним в дом, понимая, что угрюмый Мосити не сумеет как следует воспитать дочь. Дед и прежде бывал у них, при носил девочке сласти и красивые шпильки для волос, поэтому О-Сэн давно уже привыкла к нему и теперь даже спать укладывалась в обнимку с дедом... Именно в те годы она познакомилась с Котой и Сёкити. Кота был дальним родственником Сугиты. В тринадцать лет его взяли учеником в мастерскую. Характер у Коты был неуживчивый, вздорный. Он часто ссорился с работавшими у Сугиты плотниками, но в то же время оказался на редкость способным и сметливым учеником. Сёкити появился в мастерской на полгода позже. Судьба его не баловала. В раннем детстве он потерял родителей. Братьев и сестер у него не было, и его приютил дальний родственник — рыбак из Синагавы. В противоположность Коте он отличался спокойным, покладистым нравом. Сёкити был настолько хлипок и мал ростом, что никто бы не поверил, что они с Котой одногодки.
После смерти матери О-Сэн почти перестала ходить в дом Сугиты. Дед Гэнроку был против, да и отец не одобрял ее частые посещения этого семейства. Много позже О-Сэн узнала, в чем тут дело. Оказывается, Сугита просил отца отдать им О-Сэн в приемные дочери, а тот наотрез отказался. С тех пор отношения между ними испортились, хотя О-Тё по-прежнему навещала О-Сэн, осыпала ее подарками, а иногда присылала с Котой или Сёкити приглашения на обед или в театр.
После смерти отца О-Сэн с дедом Гэнроку переехали в другой район. Теперь они жили далеко от Сугиты, и О-Тё посещала их значительно реже, однако плотники из мастерской по-прежнему точили свои инструменты у Гэнроку.
— Где это видано, чтобы плотник обращался к чужому человеку, сам должен содержать в порядке свой инструмент, — ворчливо встречал их дед, но заказы всегда выполнял исправно.
Он не упускал случая, чтобы напомнить плотникам о рабочей гордости, вспоминал, какими были ремесленники в старину. Это доставляло старику удовольствие, да и плотники с интересом слушали его рассказы. Он говорил о превратностях судьбы, о том, как старые мастера, не пасуя перед трудностями, честно выполняли работу, об их простоте, энтузиазме и преданности делу. Своими рассказами он призывал следовать примеру тех мастеров. Прислушивались к его советам и Кота с Сёкити.
Хотя Кота по-прежнему грубил в мастерской старшим, однако он стал отличным мастером, ни в чем не уступая опытным плотникам. Бывая в театре, он не забывал приобрести для О-Сэн нарядные шпильки, полотенца с фамильными гербами знаменитых актеров или на худой конец сменные воротнички для нижнего женского кимоно. Но умению преподносить подарок он так и не научился. «На, возьми», — говорил он О-Сэн и, отвернувшись, протягивал очередное подношение. Впрочем, такое поведение Коты нисколько не обижало О-Сэн, и она предпочитала обращаться с разными просьбами именно к Коте, а не к Сёкити...
Минувшей зимой Сугита официально объявил Коту своим приемным сыном. По этому случаю он устроил роскошный банкет, на который пригласили также Гэнроку и О-Сэн. Во время церемонии Кота вел себя смирно и даже покраснел от смущения, когда Сугита обменялся с ним чашечками сакэ, потом, выпив лишнего, стал, как обычно, грубить, сидел за столом развалившись, безо всякого стеснения хватал то одно, то другое блюдо, и Сугите то и дело приходилось его одергивать. Наблюдая за Котой, О-Сэн потихоньку хихикала. Ему уже исполнилось девятнадцать, а он по-прежнему вел себя как озорной мальчишка. Она заметила, что Сёкити, обслуживавший гостей, был необычайно бледен и чем-то удручен, но тогда не придала этому особого значения. Лишь позднее, узнав о ссоре между Сёкити и Котой, поводом для которой послужило решение Сугиты избрать Коту приемным сыном, она поняла, почему Сёкити был таким угрюмым во время банкета, и от всего сердца посочувствовала ему.
— Странно, почему Сугита не выбрал себе в наследники Сёкити — он такой покладистый и послушный, — с неодобрением сказала О-Сэн.
— А собственно, какая разница? Человека, которого Сугита назвал приемным сыном, вовсе не обязательно ожидает счастливое будущее. А тот, кому отказали в этом, не обязательно будет всю жизнь прозябать. Судьба или не судьба, улыбнулась она человеку или отвернулась от него — об этом можно судить лишь после его смерти, — задумчиво произнес Гэнроку.
Сёкити продолжал спокойно трудиться и после усынов ления Коты, ничем не выдавая своего недовольства. По мастерству он нисколько не уступал Коте, а бывало, и превосходил его. Но О-Сэн казалось, что Сёкити в его работе все время подстегивало самолюбие, стремление доказать, что он лучше, талантливей. Он представлялся ей одиноким, невезучим человеком, достойным сочувствия. Но это вовсе не означало, будто она симпатизировала ему больше, чем Коте. Что до Коты, то при всей его самоуверенности, сильном и неуживчивом характере он не вызывал у О-Сэн чувства неприязни. Оба юноши дружили с ней с детских лет, и каждый по-своему был ей близок и
