Совершено преступление.
— Что-нибудь с Кацуко?
— Ранили человека. Не исключено, что рана смертельна. Возможно, пострадавший погибнет — ждем медицинского заключения. Попрошу вас следовать за мной.
В дверях появился Кёта.
Он вежливо поклонился и обратился к жене:
— Я слышал, что-то случилось с Кацуко. Пойди за ней скорее. Иди в чем есть, не трать время на переодевание.
Глядя на Кёту, полицейский спросил, не он ли является отцом Кацуко. Проведя тыльной стороной ладони по лбу, как это делают тестомесы, когда вытирают пот, Кёта поспешно ответил, что Кацуко приходится племянницей его жене, и, стараясь переменить тему, поинтересовался, насколько пострадала девочка.
— Поймите наконец, ваша Кацуко не потерпевшая, она сама совершила преступление, — раздраженно возразил полицейский. — Украла в рыбной лавке кухонный нож и пырнула им О-Кабэ, рассыльного из винной лавки Исэмаса. Мальчик в очень тяжелом состоянии.
У О-Танэ даже челюсть отвисла. Не говоря ни слова, она во все глаза смотрела на полицейского.
Кёта пытался осмыслить ситуацию, но никак не мог уловить суть происшедшего и, не зная, какой позиции ему придерживаться, стоял с таким выражением лица, будто хотел сказать: вы, мол, поступайте как знаете, а моя хата с краю.
— Поторапливайтесь, — напомнил полицейский. — Я должен доставить вас к месту преступления и сразу же возвратиться в участок.
О-Танэ сняла висевшее у нее на шее полотенце и передала его Кёте. Потом пошла в прихожую и сунула ноги в гэта. Ошеломление первых минут прошло, и теперь на лице ее не было и следа растерянности.
В лавке Исэмаса толпились полицейские и какие-то люди в штатском, видимо тоже имевшие отношение к полиции. Кацуко уже отвели в полицейский участок, а пострадавшего О-Кабэ отправили в ближайшую больницу Кусада. Полицейский, сопровождавший О-Танэ, передал ее человеку в штатском, который назвался Хориути. Он кратко записал показания О-Танэ и пригласил ее в полицейское управление.
— Мне хотелось бы сначала навестить О-Кабэ, — попросила О-Танэ. — Свидание с Кацуко можно и отложить. Меня очень беспокоит состояние мальчика.
Хориути посоветовался с усатым человеком в штатском и сказал, что возражений нет.
Перед винной лавкой собралась толпа — одни о чем-то шептались, другие, указывая пальцем на О-Танэ, достаточно громко отпускали нелестные замечания в ее адрес. Но О- Танэ шла, ничего не видя перед собой и не прислушиваясь к их словам.
В больнице О-Танэ и Хориути встретил полицейский. Он выслушал просьбу О-Танэ и пошел посоветоваться с доктором. Вскоре он вернулся и сообщил, что во встрече ей отказано.
— Сейчас мальчик без сознания, ему делают переливание крови, — сказал полицейский. — Когда придет в себя, обязательно передам о вашем посещении. А пока следуйте в полицейское управление.
— Как он себя чувствует? Действительно ли рана опасна для жизни?
— Трудно сказать что-либо определенное, — ответил полицейский. — Пострадавший потерял много крови. Он все время звал Кацуко, пока не потерял сознание. Ничего больше сказать вам не могу. Повторяю, вы должны немедленно следовать в управление. Не надо забывать, что вы родственница преступницы.
О-Танэ вернулась домой лишь после восьми вечера. В нос ударил резкий запах самогона.
— Ну как там? Что с Кацуко? Действительно ли она пырнула ножом этого сопляка из винной лавки? — заплетающимся языком спросил Кета.
— Погоди, сейчас расскажу все по порядку, — ответила О-Танэ, проходя в кухню. Она вымыла руки и начала готовить ужин.
— Я все думал, думал и решил: если Кацуко в самом деле пырнула этого мальчишку — причина одна: именно он заделал ей ребенка. Ты, полагаю, того же мнения.
Пока О-Танэ ужинала, Кёта продолжал свою бессмысленную болтовню. Но О-Танэ не покидало ощущение, будто за дымовой завесой слов он пытается скрыть от нее что-то важное.
— До чего же ты бесчувственная! — возмутился Кёта. — Родную племянницу забрали в полицию как преступницу, а ты ешь себе преспокойно. Поистине женщина — существо не психологического, а, скорее, физиологического склада.
О-Танэ продолжала есть, не обращая внимания на колкости Кёты. Своим видом и поведением она давала понять: ничего особенного не произошло, время позднее, и она проголодалась, поэтому сначала поест, а потом расскажет все по порядку.
— Кацуко молчит, — заговорила О-Танэ, принимаясь за работу. — Полицейскому, который ее допрашивал, она призналась лишь в том, что стащила кухонный нож в рыбной лавке и пырнула этим ножом О-Кабэ. Сколько полицейский ни пытался выяснить причины, толкнувшие ее на преступление, Кацуко больше не сказала ни слова. Я тоже пробовала расспросить Кацуко, узнать, не обидел ли ее кто-нибудь, убеждала ее не упорствовать, ведь ей всего пятнадцать лет и приговор не будет очень жестоким, но она молчала.
— Дело ясное, — перебил ее Кёта. — Этот парень обрюхатил девчонку — вот ей и стыдно признаться. Было бы что другое, она сразу бы рассказала.
О-Танэ молча слушала мужа, чересчур горячо настаивавшего на своей версии.
— Учти, если будут вызывать в полицию, меня это дело не касается. Кацуко не моя племянница, а твоя, — заключил Кёта и отвернулся.
Допрос Кацуко пока не давал результатов. Все попытки выяснить причину преступления ни к чему не приводили.
— Противная девчонка, — пожаловался допрашивающий Кацуко полицейский инспектор. — Молчит, словно воды в рот набрала. А то вдруг начинает скалить зубы — вроде бы смеется. А присмотришься — нет, не смеется. Бывает, раздразнишь обезьяну, а она в ответ зубы скалит — злится. А здесь не поймешь — то ли смеется, то ли злится. Глянешь на этот оскал — и оторопь берет. До чего же неприятная девица!
О-Кабэ, к счастью, остался жив. Лезвие ножа прошло совсем рядом с сердцем, но не задело его, и теперь О-Кабэ быстро поправлялся.
— Не могу понять, почему Кацуко так поступила, — говорил он О-Танэ. — Она мне нравилась. Я жалел ее, угощал пирожками, и иногда мы вместе ходили поклониться Мёкэнсаме[80].
О-Кабэ и в самом деле часто защищал Кацуко от обидчиков, ему не нравилось, когда ее обзывали уродиной. Кацуко, видно, тоже нравился О-Кабэ. Когда он угощал ее пирожками, она радостно улыбалась и всегда с удовольствием принимала его приглашение пойти к Мёкэнсама, а по дороге даже разговаривала с ним.
— Наверное, Кацуко ранила меня по ошибке, иначе и быть не может, — рассуждал О-Кабэ. — Я не сержусь и готов сделать все, чтобы снять с нее вину. А раз я не считаю Кацуко виновной, значит, ее не за что и наказывать. Не правда ли?
Когда О-Танэ передала Кёте свой разговор с мальчиком, тот воскликнул:
— Так я и думал! Чувствует, прохвост, что нашкодил, вот и оправдывается. Где это видано, чтобы человек, которого без всякой причины чуть не убили, стал бы так говорить: не за что, мол, наказывать! Да ведь тем самым он прямо-таки признает свою вину. Каков наглец, а ведь сопляк еще!
Надомная работа почти не оставляла О-Танэ свободного времени. Все же она успевала побывать и в лавке Исэмаса, и в полиции, и в больнице.
О-Танэ отправила письмо Канаэ, в котором в общих чертах описала ситуацию и попросила денег на лечение О-Кабэ. О-Танэ пыталась также добиться у полицейского инспектора разрешения забрать Кацуко домой, но пока ее попытки не увенчались успехом — упорное молчание девочки производило в полиции неблагоприятное впечатление.
Однажды, в который раз вернувшись ни с чем из полиции, О-Танэ сообщила Кёте, что человек, вступивший в связь с девушкой, не достигшей совершеннолетия, может быть обвинен в изнасиловании. Так ей сказал полицейский инспектор.
— Это верно, — пробормотал Кёта, позевывая. — И если мы, родители Кацуко, как это записано в книге посемейных записей, подадим на этого парня в суд, его, само собой, обвинят в изнасиловании.
— Инспектор велел тебе явиться в полицию, — медленно произнесла О-Танэ, приступая к своей обычной работе. — Он сказал, что за неявку тебе грозит наказание.
— Меня? В полицию?! С какой стати? — возмутился Кёта, подозрительно вглядываясь в лицо О- Танэ.
— Кацуко о чем-то рассказала полицейскому инспектору-
— А при чем тут я?
— Не знаю, — ответила О-Танэ, не прерывая работы. — Когда Кацуко узнала, что О-Кабэ остался жив, она согласилась дать показания. Вот инспектор и потребовал вызвать тебя.
— Какой вздор! Не знаю, что уж наплела эта испорченная девчонка! Я всегда подозревал: когда-нибудь эта неблагодарная дрянь обязательно меня укусит, как собака кусает вскормившего ее хозяина.
Продолжая выполнять привычную работу, О-Танэ перевела взгляд на Кёту. Должно быть, ее удивило, что он так яростно поносил Кацуко. Однако лицо ее оставалось совершенно бесстрастным, словно окаменевшим.
— Вздор, вздор, конечно же, все это чепуха! И разве можно что-либо доказать?! — раздраженно выкрикивал Кёта.
— Кацуко солгала? — тихо спросила О-Танэ.
— Разве не ясно? Иначе зачем бы им вызывать меня в полицию! — продолжал вопить Кёта. — Мы воспитали эту чертовку, как родное дитя, а она отвечает нам черной неблагодарностью. Да она хуже скотины, подлая тварь!.. Ничего... У них нет никаких доказательств, никаких!
На следующее утро, допив оставшееся сакэ, Кёта ушел из дому, но в полиции так и не появился. Он обошел посредников, снабжавших работой его жену, выпросил у них аванс и исчез.
За лечение О-Кабэ заплатила Канаэ. Как-то она появилась в доме Кёты, разодетая в пух и прах, расселась и принялась чесать язык. На этот раз мишенью был Кёта. По-видимому, он и у нее пытался
