консерваторами типа Гутенберга и даже с таким «одиноким волком», как Стинес (который требовал аннексировать всю Нормандию), и с Эрцбергером из католической партии, который высказывал подобное мнение до тех пор, пока ему не стала очевидна его чудовищная сущность.
Весь ужас состоял в том, что желание крупного капитала овладеть рудными месторождениями Лонгви и установить контроль над разработкой полезных ископаемых в Бельгии и Северной Франции совпало со стратегическими устремлениями Генерального штаба создать перед германскими границами буферную зону. Деловой интерес и внушавшее постоянный страх географическое положение подвигли Генеральный штаб поддержать идеи пангерманцев.
Если принять во внимание и в дальнейшем учитывать отсутствие, начиная со времен Бисмарка, настоящего политического руководства, можно понять многое из того, что произошло, понять, например, как случилось, что, когда пангерманская лига начала кампанию против Бетмана-Гольвега, поскольку он стремился не дать хода наиболее рискованным военным разработкам, она нашла союзников в Генеральном штабе. Германское руководство не могло придумать ничего хуже, чем заявить, что призыв к войне в основном исходит от крупного капитала. Это было не чем иным, как провокацией по отношению к простому человеку в окопах, чья семья в недалеком будущем должна была столкнуться с голодом.
После победы над Сербией Макензен и Сект надеялись, что Фалькенхайн прикажет двинуться к Эгейскому морю, и в частности к порту Салоники, что обезопасило бы Балканы от вторжения. Однако Фалькенхайн считал, что это потребует привлечения слишком больших сил. Самым опасным врагом для него была Англия. Он полагал, что существует единственное средство, не считая подводной войны, с помощью которого можно силой заставить Англию выйти из войны. Следовало сломить Францию, британский «континентальный меч», а для этого навязать французской армии бой там, где она не сможет отступить, не потеряв авторитета, и истечет кровью. Таким местом был Верден.
Верден, наиболее современная французская крепость, была окружена двумя укрепленными поясами. Казалось бы нелепым атаковать врага в таком месте, но Таппен любил говорить, что смешно атаковать там, где нечего разрушать. Сект, имевший «намного больше мозгов», чем Таппен, предсказывал провал этого предприятия.
В феврале 1916 года 5-я армия под командованием кронпринца атаковала крепость. Многомесячные артиллерийские дуэли и доставшиеся дорогой ценой штурмы привели к захвату нескольких укрепленных узлов. Франция истекала кровью, битва уничтожила цвет французской пехоты. Примерно семьдесят французских дивизий сгорели в этой печи; германская пехота пострадала немногим меньше. Потери Германии составили двести восемьдесят две тысячи человек, в то время как Франция потеряла триста семнадцать тысяч. Но за Францией стояла Британская империя, огромные армии России, ослабленной, но не побежденной, и, потенциально, огромная мощь Соединенных Штатов. За Германией – только мысли о родине, которой угрожали голод и социальные смуты, и два союзника – Турция и Австрия, находившиеся в процессе упадка.
Людендорф искал решение на востоке, и именно на востоке решилась судьба Фалькенхайна. Фон дер Гольц умудрился в Кутэлт-Амаре остановить британскую армию, намеревавшуюся захватить Багдад, и заставить ее сдаться. Гольцу не удалось пережить кампанию; тропическая лихорадка свела его в могилу. Во время поминальной службы в рейхстаге у Мольтке-младшего случился сердечный приступ. Удивительное совпадение: оба они были не в чести. Спустя неделю на Сомме сокрушительный удар нанесли превосходящие силы британцев, а в Галиции под мощным напором русских дрогнули австрийцы. Хетцендорф был вынужден отказаться от плана нападения на Италию. Была срочно сформирована германо-австрийская часть под командованием австрийского эрцгерцога Карла для спасения Карпат и бассейна Дуная.
Наступление русских имело серьезные последствия. Румыния ввела в войну семисопятидесятитысячную армию. Объявленное Румынией 27 августа решение о вступлении в войну стало для Фалькенхайна смертным приговором. Фалькенхайн не был вдумчивым стратегом и не относился к тем, кто мог вдохновлять массы. Он был типичным генштабистом, человеком, который предпочитал оставаться в тени и не искать популярности. Вот почему, в отличие от Гинденбурга и Людендорфа, он никогда не пользовался народным доверием.
Мы уже упоминали о полковнике Бауэре. После Таппена он стал самым влиятельным человеком в Генеральном штабе. Таппен напрямую обратился к военному министру с требованием заменить Фалькенхайна Гинденбургом. 28 августа Гинденбург и Людендорф были вызваны в штаб-квартиру, а тем временем Лункер объявил Фалькенхайну, что его величество решил воспользоваться его советом относительно командования Восточным фронтом.
Фалькенхайн был слишком гордым человеком, чтобы позволить вывести себя из игры. Он тут же объявил об отставке, которая была принята. 29 августа Лункер сообщил Людендорфу, что император принял решение назначить Гинденбурга начальником Генерального штаба, а Людендорфа его правой рукой. Людендорф предпочел стать генерал-квартирмейстером.
Это был первый случай, когда общественное мнение повлияло на назначение начальника штаба. В момент наибольшей неразберихи, под грохот канонады на всех фронтах, Гинденбург занял пост начальника Генерального штаба.
Глава 8
БЕСШУМНАЯ ДИКТАТУРА
Гинденбург и Людендорф. 1916–1918
Во время Первой мировой войны во всех больших городах были установлены деревянные статуи Гинденбурга. Пошлая идея! Сект, имевший потрясающий художественный вкус, спустя какое-то время написал, что невозможно представить статую Гинденбурга, выполненную в бронзе или мраморе. Ей подходит только материал, который использовали великие германские скульпторы Средневековья, изображавшие королей и святых.
Во времена Мольтке люди рассматривали Генеральный штаб как институт, в котором даже невозможное было возможно, и в этих статуях люди видели больше чем просто изображение человека. В годы заката правления Гогенцоллернов лицо, ставшее последним начальником прусского королевского Генерального штаба, воспринималось олицетворением в человеческом образе силы государства, утешением для нерешительных и надеждой для неуверенных.
Все же Гинденбург относился к прошлой эпохе. Он не кривил душой, когда говорил, что его место – в Германии Бисмарка и Вильгельма I. В этом он сильно отличался от Людендорфа, обладавшего почти бешеной работоспособностью и экстраординарными организаторскими способностями, но, по сути, бывшем ограниченной личностью. Людендорф являлся прекрасным специалистом, но для плодотворной деятельности ему была необходима руководящая рука человека, обладающего более широким и сбалансированным кругозором. В целом Гинденбург был не способен играть эту роль. Однако они прекрасно дополняли друг друга, хотя их личные отношения были далеко не так идеальны, как казалось многим. Эти два имени так же неотделимы друг от друга, как имена Блюхера и Гнейзенау, несмотря на то что их партнерство носило совершенно иной вид.
Гинденбург и Людендорф имели мало общего, за исключением частностей. Оба происходили из обедневших семей землевладельцев. Когда-то существовали огромные поместья Бенекендорфов в Восточной и Западной Пруссии, к которым после свадьбы наследников родов добавились поместья Гинденбургов. Практически все было потеряно в период аграрного кризиса, наступившего после освободительных войн. Поэтому, как у большинства офицеров из юнкеров, большая часть жизни Гинденбурга прошла в бедности, и только в старости он смог удовлетворить страстное желание вернуть семейное поместье в Нойдеке.
Его карьера, успешная в профессиональном плане, в общем-то ничем не примечательна. Лейтенант в гвардейской пехоте, два срока в Генеральном штабе, глава военного департамента прусского военного министерства (единственный случай, когда ему пришлось столкнуться с политической сферой деятельности), начальник штаба армейского корпуса, командир дивизии. С 1903-го по 1911 год он командовал 4-м армейским корпусом в Магдебурге. На протяжении всей жизни прусская армия и Генеральный штаб олицетворяли для него весь мир. Ничто иное его не интересовало. Человек не должен забивать голову всякой ерундой, резко заявлял он, когда речь заходила, к примеру, о гуманитарных науках. Он открыто признавался, что, кроме книг по военной тематике, за всю сознательную жизнь не прочел ни
