случае против Вари будет выступать не отдельный человек, а вся машина НКВД в целом. С этим нам не справиться. Варя может быть даже в розыске по приметам – на дорогах, на вокзалах, на улицах. Если машина запущена, ее не остановить. НКВД не ошибается…
– Пугающая картина. Но все-таки это лишь предположение.
– Правильно. Поэтому я хочу попросить тебя проверить его.
– Проверить фабрику?
– Совершенно верно. Только надо подойти к этому очень ответственно. Если слежки нет, то можно смело устранять Свержина, после чего и Павел, и Варя могут вернуться к привычной для них жизни. Медицинские справки о пропуске рабочих дней сделать не проблема. Если же слежка есть, то Варю надо спасать!
– Я понял. Утром пойду на фабрику «Красная Роза».
– Да, – кивнул профессор. – А теперь возьми пару матрасов, а я прихвачу одеяла.
Через полчаса все устроились, и китаец погасил свет. Сам он спать ложиться не стал, а перебрался на кухню, чтобы приготовиться к утреннему походу на фабрику. Кроме того, он хотел обдумать возможные варианты спасения жены Сердюченко. Но только он начал разрабатывать план, в кухню тихонько вошла Варя.
– Не спишь? – от удивления китаец первым перешел на «ты».
– Не могу, Ли! Милый мой! – взволнованно выдохнула девушка, бросаясь в объятия китайца. – Я так за тебя беспокоюсь! Как же вы вдвоем с Сердюченко-то пойдете? Неужели ты всерьез думаешь, что можно вдвоем вызволить человека из застенков НКВД? Да если бы это было так просто, там бы никто не сидел!
– Все наоборот, – улыбнулся Ли, прижимая к себе трепещущую от волнения девушку. – Если бы все знали, что это возможно, никаких застенков бы не было. Всегда поначалу возникает страх, а только потом застенки.
– Не понимаю тебя! – воскликнула она, поднимая огромные потемневшие глаза. – В их руках такая силища!
– Да что ты… Это же просто шайка бандитов! – улыбнулся Ли и погладил Вареньку по волосам. – Ваша Россия похожа на пиратскую республику, какие лет двести назад процветали на Карибских островах. Со времен князя Владимира у вас так повелось – шайка бандитов захватывает власть, мечом и огнем запугивает народ до отупения, до истеричного ужаса, подавляет его унижениями и бесправием, а потом, утвердив идеологию рабства, загоняет на работы. Пока народ трясется от страха за собственную шкуру, шайка бандитов прибирает к рукам добро, оставшееся от предыдущей банды, а потом начинает по дешевке распродавать за границу железо и уголь. Народ, подавленный насилием и вашей вечной зимой, уже не пытается сопротивляться. Он просто из последних сил цепляется за жизнь. И самое страшное заключается в том, что в отличие от пиратских республик здесь ничего никогда не изменится.
– Почему?
– Потому что сильные державы мира попросту послали на Карибы эскадру кораблей и с близкой дистанции расстреляли пиратов из пушек. С вами так не получится. Ваши бандиты надежно спрятались за бездорожьем, которое им ох как на руку, за лютой зимой, которая им тоже в радость, но главное – за вашим страхом. Они знают, что, когда придет враг, вы будете драться за их добро, как за свое, поскольку своего у вас ничего нет, кроме иллюзии, напечатанной на газетных листах и навеянной черными мембранами радиоточек. Вас очень легко обмануть, сказав, что вы хозяева всей страны, поскольку никто из вас никогда не был хозяином чего бы то ни было, даже собственной жизни. Вы не знаете, что такое – быть хозяином. Когда вас уводят в подвалы и запирают решетками, вы чувствуете страх, а не злость, поскольку глубоко в подсознании у вас живет раб, считающий, что господин имеет право что угодно делать с принадлежащим ему народом. Пока террор не коснулся вас лично, вы надеетесь, что и в следующий раз пронесет. Вам бы действовать раньше, пока еще руки не сковали кандалы, но никто из вас не способен на это, поскольку самая сильная из всех ваших эмоций – страх.
– А революция? Ведь большевики подняли народ против таких бандитов! – возмутилась Варя, отодвигаясь от Ли.
– И сами стали ими. А кто не хотел, того убили.
– Да как же? Ты посмотри! И самолеты построили, и колхозы наши таких успехов добиваются. Передовые удои, самые лучшие ткачихи. Вот хоть нашу фабрику взять! Да к нам из-за границы приезжали, чтобы посмотреть на наше производство! Это недобросовестные отдельные личности вроде Дроздова портят жизнь. А остальные-то люди хорошие, трудолюбивые. А ты говоришь, они бандиты!
– Послушай, Варенька! – вздохнул китаец. – Если Дроздов – отдельная личность, Дементьев, еще кто- то, еще… Ты, наверное, не одного Дроздова знаешь?
– Не одного, – покачала головой Варя.
– А не кажется тебе, что если их сложить вместе, то и получится как раз, что они все – бандиты!
Варя задумалась, теребя платок с шумерским узором.
– Да-а… А что же делать? Ведь в других странах еще хуже. Хоть профессор мне и показывал Париж… И правда, все там шли веселые. Но и в Москве, когда весной солнышко выглянет, люди улыбаются! Скажи мне, Ли, разве шайка буржуев не угнетает рабочий народ?
– Там нет того, что ты называешь рабочим народом. Там нет рабов, которых расстреляют, если они не пойдут на завод. На старый завод, где заботятся не о том, чтобы рабочему лучше работалось и чтобы он лучше сделал свою продукцию, а чтобы у него руки были заняты станком, а голова нормо-часами и страхом. Чтобы он не успевал думать, куда все это добро уходит, которое он делает? В других местах, Варенька, людей не кормят по трудовым карточкам – еду там покупают за деньги. Там люди живут в собственных домах, а не в выданных государством. Конечно, и там есть бедные люди, которые вынуждены арендовать меблированные комнаты. Но они, как правило, молоды, и у них есть возможности и перспектива. И на завод они ходят не от неизбежности, а оттого, что заключили договор, по которому обменивают свой труд на деньги. И договор этот не фикция, а реальный документ. В общем разница в том, что там людям принадлежит еще что-то, кроме их свободы. Поэтому люди начинают устраивать мятежи не когда на них уже готовы надеть кандалы, а когда только пытаются покуситься на их собственность. То есть человек еще на свободе, но уже готов драться. У вас же, кроме свободы, нет ничего. Поэтому ее так легко отнять. Пока решетка за вами не захлопнулась, у вас еще нет повода драться, а потом уже поздно.
