первым. А Синдзе, который лежал на койке, уставившись в потолок, вдруг приподнялся и громко, чтобы все слышали, попросил у Кадзи дисциплинарный устав.
Кадзи вытащил из тумбочки устав и протянул Синдзе.
— Возьми себя в руки, — бросил он, — не лезь на рожон, слышишь?
— А зачем тебе, Синдзе, устав? — спросил Ёсида. Но тот, словно не слышал, отвернулся к стенке и уткнулся в книжку.
— Сволочь, понахватался всякого и воображает о себе невесть что, — бросил Ёсида и позвал Кадзи. — Ты сейчас что-то сказал Синдзе?
— Никак нет, ничего особенного, господин ефрейтор.
— Никак нет или ничего особенного?
Ну вот, опять началось.
— Ясно, ведь он лучше всех бросает гранату, а скоро и в стрельбе заткнет нас за пояс, — не унимался Ёсида. — Образованный, да еще и красный к тому же. Куда нам, солдатам четвертого года службы, до него! Мы ему не товарищи, другое дело — господин Синдзе, он тоже красный…
Кадзи вспомнил, как этот тип вместе с Сибатой полосовали его ремнями, но странно, сердце не сжалось, когда он подумал об этой расправе, верно, он уже здорово свыкся с армией.
— Я только заметил, что господин старослужащий солдат Синдзе устал и ему лучше сейчас отдохнуть, а не читать.
— Слышали? — Ёсида победоносно огляделся по сторонам. — Новобранец делает замечания солдату третьего года службы! А господин Синдзе, оказывается, устали? Вот оно что. Эй, Синдзе!
Теперь он нацелился на Синдзе, Кадзи был только поводом.
Ёсиду бесила невозмутимость, с какой Синдзе отвернулся к стенке, не желая замечать всеобщего веселья.
— Простите, что обращаюсь к вам, когда вы так утомлены. Разрешите ефрейтору обратиться к вам с вопросом, господин Синдзе?
Синдзе продолжал читать устав.
— Они не расслышали, — объявил Баннай, неторопливо поднимаясь. — Пойду продую ему уши.
Ёсида озверел. Нет, это не пойдет. Он не позволит солдату другого взвода расправляться с Синдзе, это его, Ёсиды, дело.
— Убью, собака! Красный шпион!
Он схватил пиалу и швырнул ее в Синдзе. Пиала угодила в печку и разбилась вдребезги.
Синдзе вскочил. Он был белее снега.
— Слушай, ефрейтор Ёсида, тебе должно быть известно, что за драку наказывают обоих. Может, пойдем вместе к господину подпоручику Хино и попросим прижечь нас кочергой? Я вот как раз читаю дисциплинарный устав по совету господина унтер-офицера Соги. Изучаю, как увильнуть от службы, не попадая под статьи «оскорбление начальства» и «невыполнение приказа».
Синдзе направился к двери. Едва он повернулся к ним спиной, как они набросились на него: Баннай, за ним Ёсида, затем и остальные старослужащие.
— Дежурный! — крикнул кто-то.
Они швырнули Синдзе на койку и накрыли одеялом.
— Смирно! — еще не отдышавшись, скомандовал Ёсида.
— Вольно!
Дежурный офицер обошел помещение, остановился у койки Синдзе.
— Кто это?
— Рядовой первого разряда Синдзе, — доложил Сибата, — вернувшись из наряда, сказался нездоровым. Я приказал ему лечь.
Кадзи вздрогнул. Наглая ложь. Надо разоблачить. А Синдзе почему молчит? Впрочем, так лучше, пусть молчит. Иначе ему вообще житья не будет. Начальство никогда не пойдет против старослужащих. Синдзе — козел отпущения.
— Прежде чем сказываться нездоровым, надо убрать за собой посуду, — бросил дежурный офицер, показав на осколки пиалы, и с невозмутимым видом вышел.
— Плохи дела, — пробормотал Саса, когда объявили результаты Охары. — Так мы без завтрака останемся.
В стрельбе на триста метров у Охары не было ни одного попадания. Он вышел на рубеж последним во взводе, остальные уже отстрелялись. Чуть не каждое утро Хасидани выгонял новобранцев на стрельбище. Унтер добивался попаданий любой ценой и признавал только групповой зачет. При этом Хасидани неизменно повторял, что солдату стрелкового взвода стыдно думать о завтраке, пока он не научится как следует стрелять.
А время завтрака давно прошло.
Подув на замерзшие пальцы, Охара прицелился и выстрелил. Из наблюдательного окопа опять высунулся черный флаг и качнулся справа налево.
— Что же ты до сих пор делал? Моргал, когда другие учились! — орал Хасидани. — Слепой, что ли? Прицел видишь?
— Вижу!..
Да, он смутно видел и белеющее пятно мишени.
— А если видишь и не попадаешь, значит, души не вкладываешь!
Рядом, справа Кадзи с молниеносной быстротой посылал пулю за пулей. Он тренировался в скоростной стрельбе. Он укладывал их в «яблочко», словно насмехаясь над Охарой.
— Целься как следует, — негодовал Хасидани, — представь, что перед тобой враг.
Но вместо того, чтобы вообразить впереди себя врага, Охара думал о том, что его проклинают проголодавшиеся товарищи. Винтовка в руках Охары дрожала. Что, если он опять промажет?
— Спокойно, бери чуть ниже. Придержи дыхание. Прицелился? Теперь нажимай.
Охара кое-как прицелился. Но в это мгновение пуля Кадзи звонко ударила в мишень, и Охара, вздрогнув, сорвал курок.
— Дурак! — Хасидани дал ему пинка. — А вы чего глазеете? — он повернулся к притихшему взводу. — Пока не отстреляется, жрать не дам, так и знайте, хоть подохните здесь! Повторить! — приказал он. — Всем взводом повторить!
— Сволочь этот Охара! — бурчал Кубо, ложась на заледеневшую землю. — Всегда из-за него мучайся.
Таноуэ пробормотал что-то примирительное. Кубо озлился.
— Опять ты, земляной червь, встреваешь! А короткими перебежками не хочешь без завтрака-то!
Кадзи стрелял легко, с удовольствием. Всегда бы так, мечтал он. Тут он сам себе хозяин, а не раб старослужащих, не щетка для чистки их ботинок. Вот его оружие — винтовка, и она беспрекословно подчиняется стрелку.
Кадзи вспомнил кулачную расправу над Синдзе. Да, они с Синдзе спасовали тогда. Но разве могло быть иначе, разве они могли выйти победителями? Да скажи они тогда хоть слово — им бы костей не собрать. Дежурный офицер отлично понял, что произошло, но промолчал. То есть одобрил. В армии все построено на произволе старших, в армии бесполезно искать справедливость. Принципиальная правота одиночек, вроде Синдзе и Кадзи, в армии никого не волнует. А что было бы, если б Кадзи, скажем, взял верх и подчинил себе новобранцев? Но как?
Сплоченность армии — мираж… Зачем далеко ходить за примером? Пожалуйста, Охара. Он совершенно опустошен, сломлен понуканием Хасидани. Вот и сейчас товарищи проклинают его из-за чашки риса. Ростки принципиальности, простая честность затаптываются в грязь, это и понятно, иначе структура армии и самого государства потерпит крах. Трусость, себялюбие и мелкий карьеризм прививаются здесь с первого дня. Главная задача руководства — расчленить солдатские массы, разбить их на разрозненные единицы. Усвоив обычаи казармы, новобранцы обрастают броней эгоизма, сами превращаются в разнузданную, деспотичную солдатскую верхушку и заставляют тех, кто приходит им на смену, испытать на собственной шкуре пресловутую армейскую науку. Так осуществляется в армии кровообращение. И Сибата,
