— С чего ты взял? — Скагги, казалось, боялся надеяться.
— Дружинники его, если ты помнишь, были не в домах, а во дворе. Зачем поджигать постройки, если бой идет снаружи? Самому Варше нет смысла жечь хутор, значит, это сделали с досады франки, — устало объяснил Квельдульв, вновь закрывая глаза, чтобы тут ж провалиться в лишенный сновидений сон.
Грим не мог бы сказать, когда именно скамья перед ним перестала покачиваться. Он бы и не стал открывать глаз, растягивая временную передышку, если бы не сотрясающие воздух в каких-то двух шагах от него раскаты знакомого голоса.
— Ну надо же! Вы посмотрите только на этих двух… скальдов, бросивших меня прозябать в этой асами забытой дыре! Не смей притворяться, что спишь, лежебока, когда я с тобой разговариваю! — как бы в подтверждение этих слов борт драккара сотряс удар могучего кулака.
— Бьерн! — с удовольствием протянул Квельдульв, все также не открывая глаз.
— Проснулся? — прервал крики Большого Кулака заботливый голос Скагги. Встанешь сам?
— Разумеется, — ухмыльнулся Грим, сбрасывая ноги с лавки и подбирая плащ.
— Да что с волком может слу… — Конец фразы застрял у Бьерна в глотке. Во имя Сив! — только и смог выдохнуть он, увидев искореженную шрамом улыбку давнего приятеля. — Вот и отпускай вас одних! — вновь загремел он, шуткой стремясь скрыть суеверный ужас. — Во что еще вы посмели впутаться без меня?
— Змею Глама встретили. — Грим легко спрыгнул на мокрый песок.
— Так она действительно существует? — удивился Большой Кулак. — Нет, я не хочу сказать, что не поверил тогда Хромой Секире, и все же… — Он перевел взгляд на Скагги, который утвердительно кивнул.
— Привет тебе, сын Эгиля. Какова она была собой? — с интересом спросил только что спустившийся на берег Гутхорм Домар, который тоже слышал рассказы о пернатой змее.
— Мерзкая, — скривился Квельдульв, подмигивая Домару, а Скагги поспешил с гордостью добавить:
— Но Грим зарубил ее.
Вслед за Домаром к кораблям спускались еще несколько человек во главе со Скули-бондом, хозяином Скаггена.
— Отправляться нужно как можно скорее, — мрачно заявил Скули. — Хорошо бы еще до захода солнца.
— Поднимайте людей. Проследите, чтобы на борт «Хронварнра» завели лошадей. На весла пусть сядут те, кто отдыхал дольше всех, — не теряя времени на вопросы, принялся отдавать распоряжения Гутхорм Домар.
Когда группка распалась, Грим двинулся было к дружинным домам, но Бьерн проворно, поймал его за плечо.
— Кто угодно, но только не ты, — непререкаемым тоном заявил он. — Будь у меня полированная бронза, я заставил бы тебя взглянуть в нее. Ты знаешь, что голова у тебя совершенно белая, а, Седой Волк? За отправкой кораблей присмотрит Домар, а вы со Скагги отправляйтесь-ка на «Хронварнр». Только не на весла или на нос. А на ют, спать под плащами.
И Бьерн протянул ему собственный плащ, в который, как подумалось Скагги, можно было бы обернуть дважды измученного раной и путешествием Грима.
— Выпей это, — сказал вдруг стоящий здесь же Гутхорм. — Считай это даром Идунн человеку, которому удалось вернуться из-за моста через реку Гьелль.
Грим уловил запах забродившего меда: напиток Одина.
Гутхорм не без ужаса остановился взглядом на изуродованном лице Квельдульва: единственный — правый — глаз запал и подергивался, даже несмотря на грязную повязку, было видно, как резко выступают скулы под натянувшейся кожей. «Какую же цену потребовали асы за память и знания Молчальника!» подумал он. И тут же он понял, что ему вовсе не хочется даже думать об этом.
Стремясь скрыть неловкость, Домар хлопнул сына Эгиля по плечу и сопровождаемый Скагги поспешил к дому гребцов, по дороге подзывая к себе Верлурфа и его кормчих.
Укрывшись на полуюте, Грим уныло смотрел на несущиеся мимо, утонувшие в серой пелене дождя берега Вистинги. Стоял поздний вечер. Гриму было зябко, и он размышлял, от чего это: от раны или от того, что приближается к концу недолгое северное лето. По словам Гутхорма, дождило на Йотланде уже почти с неделю. За эти немногие часы дождь да и все переезды с места на место, да что там говорить — сама волшба Квельдульву до смерти надоели. Сознавая, что силы его на исходе, он каждый раз, встречая опасность, находил в себе все новые их источники надоело уже и это. И вести со Съяланда были невеселые: франкские ратники вновь и вновь разбивали плохо организованные дружины ополчения бондов, корабли их вытесняли понемногу свейские драккары, подчиняя себе проливы между островами. Но еще хуже было то, что близкой развязки не предвиделось. Обе стороны как бы зашли в тупик: у разрозненных дружин Севера не хватало сил дать решительный бой завоевателям, а Вильяльм сам воздерживался от крупных сражений, ожидая прибытия войска сыновей Альфреда.
Грим отвернулся от дождливой тьмы и стал смотреть, как Скагги аккуратно развязывает кожаный мешочек. Несложно было догадаться о его содержимом: первые собственноручно вырезанные и окрашенные руны будущего скальда. Дружинники «Хронварнра», посмеиваясь, называли их костяшками судьбы и удачи, что, в общем, как казалось сейчас Гриму, было не так уж и далеко от истины.
Впрочем, знакомы они были лишь с первым, более низким уровнем этой игры наудачу: игрой ради азарта и простейшим гаданием. Более изощренная часть, включающая описание происходящего и предзнаменования, оставалась доступной лишь детям Брагги.
«Хватит с меня, — тоскливо подумалось сыну Эгиля. — Я устал от знамений. Пусть Скагги изображает из себя провидца в свое удовольствие. Слишком скоро мальчишка поймет, какая страшная это игра. Если еще этого не понял».
XIX
От опушки дальнего леса, что темной стеной замыкал раскинувшееся перед крепостным валом широкое поле, с утра запруженное собравшимися на тинглид ратниками Фюрката, медленно ползло к центру мертвое пятно тишины. Пятно это по мере продвижения превратилось сперва в узкую дорожку, потом в острый клин, от которого все шире расходились такие же мертвенные волны, в острие клина неизменно оставался всадник, прокладывающий себе дорогу к сердцу тинглида и вождям йотландского воинства. Вот взмыленная лошадь гонца споткнулась устало, сбилась с шага, и спрыгнув с седла, Бранр Хамарскальд, даже не оглянувшись, чтобы посмотреть, что сталось с животным, зашагал в расступающуюся перед ним толпу. Плащ его был заляпан грязью, а сам скальд Хеймдаля — мертвенно-бледен.
