КТО ВЫНЕС ПРИГОВОР

сыродела, старается и пуще закормить мужа. Бывает, что на работу прямо тащит котелок с похлебкой. Спрячется где–нибудь в уголке Иван и работает поспешно ложкой, а жена рядом, смотрит. За его спиной спрятался агент второго разряда — Вася Зубков. Совсем мальчишка еще, лицо круглое, задорное, с озорно глядящими глазами. На лбу — мысик волос. Хоть и мал Вася, но серьезен, деловит по–мужицки, степенный, шагающий важно и вразвалку. Он новичок в розыске, недавно пришел сюда по ленинскому призыву с автозавода. Раскрытых дел у него еще нет. Вот у Каменского всегда наготове раскрытие. Двадцать пять процентов раскрытых центральным районом преступлений записано на долю этого тихого, неуклюжего с виду агента. Сидел, закинув голову на спинку дивана, читал составленный рапорт о работе и чему–то улыбался. Может, видел перед собой сына, которого устроил все же в школу ФЗО на автозавод. — Ну, начинаем… Костя постучал карандашом по металлической подставке для карандашей, и агенты, точно по команде, дружно задвигались. — Вчера признался Миловидов, что убитый тот самый, что приезжал за ордерами… Он засмеялся неожиданно, вспомнив опущенные уныло усы торгового агента, вспомнив, как долго и упрямо сначала качал он головой, глядя на предъявленную фотографию неизвестного в белых бурках. — Видно, такой уж это задержанный. Сначала откажется: мол, авось пронесет. Ночь подумает и решает выложить начистоту. Вот и тут через день признался… Но фамилии не знает… — И то ладно, — сказал Каменский, — все бумага в дело… — Давай, Антон Филиппович, — обратился к нему Костя, — что у тебя? Каменский аккуратно скатал рапорт, сунул его в боковой карман. У него всегда что–то да есть. Так и цепляются за него улики преступлений. — В «Северных номерах» есть две двоюродные сестры Маклашины. Валька и Тонька. Так вот они знают этого, в белых бурках. Пришел он к ним в номера за Лимончиком. Все втроем поехали по трактирам и по шалманам искать ее. Везде заказывали вина и фруктов. Потом завернули в «кишлаки» к бабе Марфе. Допросил я и бабу Марфу. Был такой. Нашел и парней. Доказывают, что не выходили следом за ним. Вот только сестры упомянули, будто заглянул на минуту в комнату какой–то мужчина — тонкий, быстрый, с крупными черными глазами. Заглянул, ничего не сказал, тут же вышел… Возможно, что он и подстерег на Овражьей улице и убил… — А Лимончика видел? — спросил Костя. Каменский кивнул головой: — Как же… Заплакала, как показал я ей фотографию. Он, говорит, Георгий, хотел меня в Питер увезти. Про деньги какие–то говорил. Будто у него будет тысяча червонцев… Как будто прятался он от кого. Понравился ей очень, приятный и жалость человечью любит. Того, что в «кишлаках» заходил к бабе Марфе, она не знает. Уж не Сынок ли это? — сказал он. — По приметам подходит. Костя откинулся на спинку стула. Он и сам подумывал о Сынке, но не верилось, что этот матерый рецидивист снова вернется в город. Ведь он же разыскивается третий год Центророзыском. — Хива, — сказал он неожиданно. — Если это Сынок, он пойдет к Хиве. Когда–то Хива и Сынок вместе ходили на дела. А Хива этот — сейчас Егор Матвеевич Дужин. За Волгой свиней откармливает. Вот что, Федор, — обратился он к Барабанову. — Это на твоем участке. Понаблюдай. Переговори с постовыми и сам заглядывай. Не может быть, чтобы не сошлись два старых варнака… — Хорошо, — ответил Барабанов. — Вижу я его часто, этого Дужина. Ездит в трактир «Хуторок» за объедками со столов… Пригляжу… Костя обернулся теперь к Леонтию. Леонтий поднялся, смущенно рассказал о прачке в доме Синягина. — Думаю, что–то знает эта девица. Хочу снова поговорить с ней. — Нет уж, — остановил его, подняв руку, Костя. — Кому–то другому надо. Может быть, ты просто не приглянулся ей… Агенты засмеялись, а Леонтий обиделся даже. Он сел на стул, пробурчав: — Пусть красавчики тогда идут. — Девушки не очень–то красавчиков любят, — вставил важно Кулагин тоном человека, хорошо знающего то, о чем говорит. — Всегда от красивого ждут подвоха какого–нибудь… Честное слово, — уверил он серьезно, увидев улыбки агентов. — Так одна рассказывала. Мол, красивые много понимают о себе и нахальничают. Вот и боимся их… — Ну, значит, мне и идти, — вставил тут Костя. — Я как раз не нахальный и не красавчик… Как ее зовут, твою прачку, Леонтий? — Поля, — ответил все так же сумрачный Леонтий. — Коль пойдешь, прямо шагай в баньку. Чтобы булочник не успел ей наказ сделать… Думаю, что он это ее настращал, вот и молчала. А кого–то видела… Он хотел еще что–то сказать, но тут открылась дверь, и вошел следователь Подсевкин. В кавалерийской длинной шинели, с папахой в руке, как всегда загадочно улыбающийся. Лицо у него пухлое, добродушное, с толстым носом, лоб крутой, поблескивающий, на голове, лысеющей рано, разметанные пряди черных волос. Он постоял, двинул привычно плечом, как поддергивал шинель. Можно подумать, что двадцатишестилетний коротыш Подсевкин принимал участие, скажем, в польской кампании в рядах Конной армии. Можно подумать, что где–то там, под Сквирой или Белой Глиной, в двадцатом году врубался в строй белопольских легионеров с шашкой наголо. Можно еще подумать, что ударил где–то рядом с ним снаряд и конь рухнул, а он через коня да плечом о землю, истерзанную металлом… Оттого нервное подергивание плеча. Да нет, ничего подобного. Окончил Сергей Подсевкин когда–то коммерческое училище. В двадцать втором году работал в технико–промышленном отделе Рабоче–Крестьянской инспекции. Провел с другими инспекторами удачную ревизию губснаба, выявив там крупные недостатки, скрытые ящики с церковным добром. Потом ревизовал комиссию по борьбе с голодом и там нашел непорядки. Заслужил авторитет и вскоре же окончил так называемую краткосрочную семинарию при губсовсуде. Ценят Подсевкина как следователя. Что такое следователь? Это буфер между уголовным розыском и судом. Подсевкин же всегда с розыском — он едет, он идет, он тоже спускается в подвалы, забирается на чердаки, присутствует при обысках, пишет бумаги, ведет допросы. И тоже уходит за полночь из своей камеры следователя, а приходит чуть свет. Нередко появляется Подсевкин в уголовном розыске: так просто, или по делам, или же сыграть партию в шахматы с Иваном Дмитриевичем Яровым. Полночь уже, а они гнут спины над доской, двигают фигурки. Подсевкин — обычно напевая, что придет в голову, а Яров — задыхаясь от дыма. — Жду крупного процесса, — любит говорить вместо приветствия Подсевкин, появляясь на пороге комнаты агентов, и улыбается. — На худых карманах «ширмачей» к славе не приедешь. Нужна ему слава, нужен ему процесс, чтобы заговорили всюду — в Москве и Ленинграде, в Тамбове и Орле, а может, в Лондоне и Париже. Неплох парень Подсевкин, вот только любитель иногда подкусить, задеть, обидеть даже. Сегодня без обычного своего приветствия прошел к дивану, отжал Каменского вбок, развалился с хрустом пружин, сказал: — Ну, здорово, «незаметные»… Читал, читал о вас статью в губернской газете. Чуть не полстраницы. Какие вы, оказывается, герои. Все время в опасности, все время — в глаз револьверному дулу… Знаю теперь, что выдающиеся работники розыска за прошедший год — это инспектор Пахомов, субинспектор Карасев и агент первого разряда Каменский. Узнал, что легко вы можете заболеть и заразиться при обходах, при обысках, — добавил он, уже странно ухмыляясь. Костя поморщился, почуяв в тоне следователя какую–то скрытую иронию: — Разве не так? В двадцать первом от тифа умер Савченко, потом от малярии — Колесов, а в прошлом году, сам знаешь, от лихорадки — Сайкин… Что тут веселого, Серега? Подсевкин оглядел агентов, их хмурые, недовольные лица, поспешно помахал ладошкой: — Это я так… Без обид… Продолжайте «летучку», ребята, а я послушаю. Потом свое скажу… — Иван, как дела с гостиницей? — обратился Костя к Рябинкину. Рябинкин даже вздрогнул — передвинулся со стулом поближе к столу. — Думаю я на племянника швейцара. Подозрительный малый. Что–то юлит, путается… Куртка на нем дорогая, смотрю, и сапоги — чистый хром. А сам не работает. — Что за куртка? — встрепенулся Леонтий. — Не с пояском, с металлическими наклепками? — Вот–вот, — удивленно уставился на него Рябинкин. — Видел, что ли? — В «Хуторке»… Два дня назад гулял сильно с девицами твой малый. Ушел с какой–то длинноногой, под гренадера… — Ну что ж? — Костя стукнул по столу пальцами. — Давай, Рябинкин, в дежурку его для начала. А потом и ордер у прокурора возьмем. Ясно, что он и обшарил номер, пока нэпманы торговали на базаре маслом. Рябинкин так и просиял, и другие тоже заулыбались, зная, как намучился Рябинкин с этим делом. А тут, кажется, к концу вся путаница. — Беда с этими нэпманами, — вздохнул Каменский, — то одного стригут, то второго… — Так и я говорю, — встрепенулся тут Барабанов, — морока. Давно бы их к ногтю, а мы возимся. Порой не знаешь, где и живешь — то ли в революционном государстве, то ли в буржуазном? — Опять ты за старое, Федор? — покачал головой Костя. — В революционном ты живешь государстве, не сомневайся, и в Советском, только при нэпе. …Город жил в нэпе. Это было удивительное и странное, как казалось самому Косте, время. На том берегу из торфяных болот подымалась кирпичная стена электростанции, катили по булыжной мостовой отремонтированные «фиаты», на ткацкой фабрике, на автозаводе рабочие уходили от старых дореволюционных норм выработки. И в то же самое время на тормозном заводе, куда еще в гражданскую войну собирался поступить Костя, хозяйничали английские и американские банкиры, объединенные в акционерное общество. Правда, завод выпускал не тормоза, а мясорубки, но рубли рабочий класс получал из рук капиталистов. Одного из них Костя видел: ехал в легковых дрожках, в клетчатом пальто с развевающимися полами, с густыми бакенбардами, в кепи, с тростью. Осматривал людей с видом властелина и победителя. Такими же властелинами и хозяевами