«Надевай аппарат, – взводный повернулся к Молчунье. – Будешь командовать декомпрессией и поднимать пострадавших на безопасную глубину».
Водительница кивнула и принялась облачаться в костюм.
– Как у тебя с глазами? – спросил я у Долговязого.
– Свет от тьмы уже отличаю. Если завтра соберешься соревноваться со мной в стрельбе на бутылку джина, буду тебе признателен.
– Хвастун, – проворчал Жаб.
Молчунья натянула ласты, маску, сжала зубами загубник и соскользнула за борт, прихватив сумку с картриджами. Потянулось томительное ожидание, скрашенное лишь картинкой на мониторе, которую транслировала камера на маске Молчуньи. Главное, что все были живы, хотя рука Паса меня беспокоила – она по-прежнему выглядела опухшей, только изменила цвет с синего на бордовый.
Наконец декомпрессия была успешно завершена и команда Жаба в полном составе собралась на палубе катера. Рипли выглядела как обычно, а Пас дрожал и стучал зубами, потирая поврежденную руку. Молчунья вколола ему обезболивающее, но повязку посчитала излишней.
– Всем слушать меня, – обратился к нам Жаб, дублируя слова жестами Языка Охотников. – О том, что здесь было, не должен знать никто, иначе Копуху и Чиста выгонят из охотников. Травму руки будете объяснять хозяйственными причинами. О капканах я доложу сам.
– Откуда они здесь взялись? – нахмурился Долговязый. – Да еще не указанные в каталоге Вершинского? Тебе это не напоминает Шри-Ланку?
– Ты имеешь в виду внесение в каталог торпед класса «Скат»? Очень похоже. Который это уже случай?
– Четвертый, – сквозь зубы процедил отставник. – Все укладывается в твою теорию.
– Был один маньяк, – фыркнула Рипли. – Теперь стало двое. Ладно, искатели привидений, надо отсюда сматываться и докладывать об опасности. А то с нами со всеми проделают то же, что Молчунья проделала сегодня с Копухой.
– Тебе-то откуда знать? – простонал я. – Ты ведь была под водой!
Рипли кивнула в сторону валявшейся на пульте управления гарнитуры.
– Радио выключать надо, когда не хочешь, чтобы тебя слышали, – серьезно сказала она.
Катер взревел мотором и начал разгоняться вдоль берега, по направлению к мысу, на котором жил Долговязый.
Старый листок бумаги
Нашим мы соврали, что Паса ударил хвостом ядовитый скат, когда мы ловили омаров. Это стало причиной насмешек, но мы посмеялись вместе со всеми, и ажиотаж быстро сошел на нет.
Я заметил, что за обедом мой товарищ не столько ел, сколько ковырял ложкой в тарелке, а вид у него был как у Шерлока Холмса на пороге раскрытия преступления.
– Что тебя так загрузило? – спросил я на выходе с камбуза.
– Да мелькнула у меня в голове одна догадка, – признался он. – Но вряд ли ее можно проверить.
– Ты хочешь, чтобы я умер от любопытства? – догадался я.
– Иди ты! Тут серьезное дело, а тебе лишь бы поскалиться.
– Ну так выкладывай!
– А ты не посчитаешь меня психом, если я у тебя спрошу кое-что?
– Не занимался ли я онанизмом в школе?
– Да нет! Осталась ли у тебя та бумажка? Ну, помнишь, с цифрами? Мы еще думали, что это бухгалтерские счета. Жаб ее бросил, а ты…
– Помню, конечно. – Пасу удалось меня удивить. – Но тебя-то что заставило о ней вспомнить?
– Процесс декомпрессии, – туманно ответил он.
– А подробнее можно?
– Когда мы с Рипли всплывали, Молчунья показывала нам на пальцах, на какой глубине следует остановиться и сколько ждать. Так вот, если написать это все на бумаге, то получились бы две колонки цифр. Причем в первой колонке цифры глубины постоянно уменьшались бы, а во второй увеличивалось бы время задержки.
Такая догадка заставила меня замереть на месте и вытаращиться на Паса.
– Ты думаешь, что год назад Жаб среди ночи ходил кругами и составлял таблицу декомпрессии? Да их же написано миллион! На кой нужна еще одна?
– Нужна, если речь идет о газовом аппарате принципиально нового типа.
Умел Пас выдавать информацию! Меня словно громом поразило.
– Думаешь, это Жаб в музее разделывает жидкостный аппарат на мясо?!
– Подозреваю, – спокойно ответил он. – Вот если бы у нас была та бумажка, можно было бы понять больше. Ты помнишь хоть несколько цифр?
– Нет.
