Скорее всего листок, показавшийся нам бесполезным, навсегда был утерян, но мой мозг помимо воли приступил к решению неразрешимой задачи. В голове у меня пронесся шторм воспоминаний о нелегком быте салаги, о стирках, уборках, о смене формы. И я вспомнил!
– Листок у меня забрал Мичман, – сказал я. – Мы с ним работали на Северной Дальней, сидели в дозоре. У него не было бумаги, чтобы сделать «косяк».
– Так он ее скурил? – вздохнул Пас.
– Не знаю. При мне – нет. Помнишь, на рыбацком сейнере заглох мотор и они дрейфовали? Это как раз было наше дежурство. Когда объявили тревогу, стало не до «косяков».
Пас задумчиво почесал макушку.
– Слушай, а может, спросить у Мичмана? Вдруг он помнит, куда дел бумажку?
– Это вряд ли. Выкинул или скурил.
– Разве трудно спросить?
– Тебе надо, ты и спрашивай.
– А тебе не надо?
Я призадумался.
– Ладно, пойдем.
Мичмана мы нашли за стадионом, на полосе препятствий. Там он занимался тем, к чему у него была не только природная склонность, но и настоящий талант – гонял салаг.
– Ракетный удар справа! – орал он, сидя на фанерной броне амфибии-муляжа. – Отделение! Приготовиться к рукопашной!
– Эй, Мичман! – оторвал я его от сражения. – Можно тебя на минутку?
– Блин, Копуха! Не видишь, я занят! Сейчас, блин, все брошу и буду с тобой фигней заниматься.
– Всего один вопрос!
– Ладно, валяй. – С броневика он слезать не стал, поэтому мне пришлось задрать голову и прикрыться ладонью от солнца.
– Помнишь, мы с тобой в дозоре стояли, когда рыбаки сели на мель?
– Ну?
– Ты у меня взял бумажку, «косяк» свернуть.
– И?
– Что с ней стало?
– С кем, блин, барракуда тебя дери?
– С бумажкой, – со вздохом ответил я.
Мичман свесился с края крыши и вытаращился на меня.
– Ну, с Чистом понятно, его хвостокол в руку ужалил, а тебя что? В голову, да? Кстати, это правда, что Молчунья тебя за яйца с того света вытянула?
– Это правда. – От старшего по призыву что-то скрыть сложно, даже если ты уже сам стал «дедом».
– И как?
– Что – как? – насупился я.
– Яйца.
– Нормально. Так ты помнишь, что стало с бумажкой?
– Ты, Копуха, сделай компресс холодный, – посоветовал Мичман. – И положи на голову. Будет легче. На кой дьявол тебе понадобилась бумажка полугодовой давности? Откуда я знаю, где она? Может, я ее скурил, может, жопу подтер. Валите осюда, у меня нападение справа.
Пришлось свалить.
– Я же тебе говорил, голяк, – бурчал я на ходу. – Вечно ты меня выставляешь придурком.
Неожиданно до нас долетел голос Мичмана.
– Эй, Копуха! – крикнул он, встав во весь рост на крыше макета. – Я вспомнил!
– Что? – спросил я, сложив ладони рупором.
– Про бумажку. Я на ней записку оставил для Пучеглазого. Его не было на посту, и мне в лом было его ждать. Я написал, что буду в «Трех соснах».
«Буду должен!» – подал я один из тех семафорных сигналов, которых не найти в каталоге.
«Сочтемся», – ответил Мичман и снова уселся командовать битвой.
– Вот видишь! – победным тоном сказал Пас. – Пойдем к Пучеглазому, он сегодня на посту химнаблюдения.
Химпост располагался недалеко от вышки радиомаяка, так что нам пришлось пересечь почти весь остров. Проходя мимо эллинга, мы заметили катер с зеленой загогулиной на борту.
