пропущу это мимо ушей и не стану ничего предпринимать!
– Я говорю со своей женой! – Рорк с такой силой стукнул бутылкой по столу, что вода выплеснулась на полированную поверхность. – С женщиной, которую я поклялся любить и беречь, холить и лелеять. И это называется «лелеять»? Да я в глаза себе взглянуть не смогу, если махну на все рукой и не стану ничего предпринимать! Неужели я должен прохлаждаться, пока те, кто в ответе за все, что случилось, будут спокойно жить своей жизнью, словно ничего не произошло?!
– Пусть они живут своей жизнью, она для меня ничего не значит. А вот их смерть от твоей руки будет значить очень много.
– Черт побери, Ева! – Рорк отвернулся от нее и натянул рубашку. – Не проси меня быть тем, чем я быть не могу. Не требуй этого от меня. Я же не требую этого от тебя!
– Нет. – Ева изо всех сил пыталась заставить себя успокоиться. – Нет, ты никогда не требовал этого от меня. Не требовал, – повторила она очень тихо. Это была чистая правда, спорить тут было не о чем. – Значит, я не должна думать о твоих планах. Я не имею права их обсуждать. Я не должна противостоять тому, насчет чего мы никогда не придем к согласию. И я стараюсь этого не делать. Но тебе следует еще раз подумать. А пока ты об этом думаешь, вспомни, что я не ребенок, как Марлена. И я не твоя мать.
Рорк медленно повернулся к ней. В его лице читалась холодная и мрачная решимость.
– Я никогда не путал тебя ни с кем. Я точно знаю, кто ты такая.
– Господи, неужели ты не понимаешь?! Мне не нужно твое правосудие! Я пережила то, что со мной случилось. Я сама за себя отомстила.
– Ну да, как же! И поэтому ты плачешь во сне и дрожишь от кошмаров?
Ева и в эту минуту едва сдерживала дрожь, но плакать не собиралась. Слезы не помогли бы ни одному из них.
– То, что ты задумал, не избавит меня от кошмаров. Ладно, все. Можешь приглашать любого, кого одобрит Финн. Мне пора на работу.
– Погоди!
Рорк подошел к своему комоду, выдвинул ящик. Он был сердит не меньше, чем она, и даже не понимал, как это им удалось так плавно перейти от интимной близости к яростной ссоре. Он вынул из ящика маленькую фотокарточку в рамке и протянул ее Еве.
С карточки на нее смотрела прелестная молодая женщина с рыжими волосами и зелеными глазами, с подживающими кровоподтеками на лице и лубками на пальце левой руки. Этой рукой она придерживала младенца – великолепного малыша с глазами кельтской синевы, прижимавшегося щекой к ее щеке.
Рорк и его мать.
– Я ничем не мог ей помочь, и тут уж ничего не поделаешь. Она умерла раньше, чем я сумел сохранить в памяти ее лицо. Даже этого я не мог ей дать.
– Я знаю, тебя это мучает.
– Да не в этом дело! Они знали о нем. ОБР, Интерпол, мировые разведки. Им все было известно о Патрике Рорке задолго до того, как он съездил в Даллас на встречу с Ричардом Троем. Но вот она – женщина, которая произвела меня на свет, женщина, которую он убил и выбросил, – не заслужила даже сноски в собранных ими досье. Для них она ничего не значила. Точно так же, как и маленькая беспомощная девочка в Далласе.
Еве было больно за него, за себя, за юную женщину, которой она никогда не знала.
– Ты не мог ее спасти, и об этом я глубоко сожалею. Ты не мог спасти и меня, но об этом я ничуть не жалею. Я умею сама за себя постоять. Но я не стану с тобой об этом спорить, потому что спор ни к чему не приведет. А теперь пойдем, у нас обоих много работы. – Ева поставила карточку на стол. – Зря ты ее прячешь. Она была красавицей.
Но когда Ева вышла из комнаты, Рорк спрятал фотографию. Ему все еще было слишком больно на нее смотреть.
Весь день они старались держаться подальше друг от друга, работали допоздна каждый в своем кабинете, легли спать каждый на своем краю широчайшей кровати, разделенные пространством гладкой, туго натянутой простыни величиной с городскую площадь. И ни один из них не предпринял попытки пересечь эту площадь. Утром они встали, делая вид, что ничего не происходит. Осторожно обходя друг друга стороной, оба двигались как по минному полю.
Ева знала, что Рива и Токимото уже в доме, но предоставила Финн заниматься ими, а сама закрылась у себя в кабинете, как в бункере, ожидая возвращения Пибоди и Макнаба.
Она смогла надолго сосредоточиться на текущей работе: провела вероятностные тесты, потом принялась перебирать известные ей данные, создавая новые версии. Она изучала фотографии на доске, восстанавливала в уме картину преступления, уточняла мотивы, сравнивала методы, пытаясь составить целостную картину. И вроде бы у нее что-то получалось, картина выстраивалась.
Но стоило ей сгруппировать факты в ином порядке, и стройная картина менялась до неузнаваемости. А главное, стоило ей отвлечься хоть на минуту, как в уме возникала совсем иная картина: она и Рорк на противоположных концах бездонной пропасти.
Ей было невыносимо такое смешение личной жизни с работой. Она ненавидела себя за то, что непрошеные мысли сами собой лезли в голову, когда ей надо было сосредоточиться на расследовании.
«Что, собственно, такого произошло? – спрашивала себя Ева, входя в кухню за новой, уже бессчетной чашкой кофе. – Что меня так расстроило? Неужели все дело только в том, что Рорк хочет разыскать какого- то агента ОБР, мне даже незнакомого, и пустить ему кровь?»
Они были в ссоре, хотя и не кричали друг на друга, не швырялись вещами, не хлопали дверьми. Скандала не было, и тем не менее они были в ссоре.
Брачные игры! Ева уже в достаточной мере овладела умением в них играть. Почему же теперь она не знала, что ей делать?
