ощущала себя если не частью преступного клана, то каким-то невольным жителем всеми забытого дальнего гарнизона в осаде.
– И девчушке вашей тут будет лучше, – сказал полковник, склоняясь над Гулей. – Ты смотри, какая славная получилась… Это надо же, против такой малявочки войну затеяли.
Он выпрямился и, привычно сам себя распаляя, продолжал:
– Ну, не уроды ли? Что со страной сделали? Фашизм, капитализм, гомосексуализм. То ли дело раньше было – ведь жили себе на один дом, и никто никого не обижал. Русские, татары, нанайцы – кого только не было, а теперь даже хохлы – нет, Мирза, ты представь себе, украинцы! – и те с нами в контрах. Все чего-то делим, прижимаем друг друга. А где, спрашивается, интернационализм? Все, вон, Ленина теперь попрекают, а ведь он правильные вещи про национальный вопрос придумал. Зря, что ли, царизм уничтожили?
Поняв, что его друг не на шутку завелся, Муродали решил прибегнуть к отвлекающему маневру:
– Ты знаешь, Саня, а я в армии как-то привык думать, что национальность у меня – майор.
Полковник осекся, размышляя, как реагировать на слова своего бывшего однокашника, но потом просто махнул рукой:
– Ладно, идемте в офицерское общежитие. Покажу вам ваше пристанище. Я там в прошлом году ремонт наконец сделал. Двадцать лет ни у кого руки не доходили. Мирза, ты просто ничего не узнаешь!
Муродали подхватил стоявшие на тротуаре дорожные сумки, но Гуля в этот момент кинулась за проходившей мимо них ротой курсантов.
– Я с ними хочу! – закричала она, пристраиваясь к хвосту маршировавшей колонны.
Командир роты бросил вопросительный взгляд на полковника, и тот коротко кивнул.
– Рота! – скомандовал офицер. – Песню запевай!
Курсанты грянули «День Победы», а бесконечно счастливая Гулбахор зашлепала следом за ними по плацу, размахивая локотками и стараясь тянуть носочек в своих сандаликах.
Глава 16
К одиннадцати часам утра Иван Александрович и Степан почти закончили вставлять на веранде новые стекла. Катя с перебинтованной ладошкой грустно сидела во дворе, пока Женька не предложила ей раскрасить бинт. Они принесли акварельные краски, и вскоре покрашенной оказалась не только марлевая повязка, но еще Катин локоть и даже рукав платья. Вышедшая во двор Томка из-за рукава немного расстроилась, но Кате было так весело, что Томка решила про себя: «Отстираем».
Стоявший на табурете Степан забивал в раму мелкие гвоздики, поглядывал на свою забавную, перепачканную красками дочь, прятал улыбку и по невнимательности время от времени колотил себя молотком по пальцам. Иван Александрович у него за спиной нарезал аккуратные стеклянные квадраты, склонившись над столом.
Когда работы на веранде оставалось совсем немного, во двор, скрипнув калиткой, вошла Даша. Степан сразу узнал ее, хотя видел лишь мельком в то утро, когда обнаружил Юрку с этой симпатичной девушкой в своей пустой опечатанной квартире.
– Здравствуйте, – сказала она, поднимаясь на веранду и удивленно оглядывая следы ночного погрома. – А Юра Дедюхин здесь живет?
– Здесь, здесь, – ответил Иван Александрович и, лихо вжикнув, без всякой линейки провел стеклорезом прямую линию.
Даша перевела взгляд на Степана, который перестал колотить молотком и молча смотрел на нее, не спускаясь со своего табурета.
– А что здесь произошло? – спросила она.
Вместо Степана ответил Иван Александрович:
– Это ты у Юры, милая девушка, как раз и спроси. Он лучше нашего знает.
– Батя, у меня гвозди закончились, – подал голос Степан.
– Ты передай ему, – попросил Дашу Иван Александрович, указывая на жестяную банку с гвоздями.
Из глубины дома, постукивая костылями, показался Николай. За доли секунды он успел увидеть и оценить незнакомое девичье лицо, а потом обратился к старику.
– Вот, Иван Александрович, – сказал он, вынимая из кармана брюк стодолларовую купюру. – Возьмите, пожалуйста.
– Это зачем? – удивленно поднял брови старик.
– Ну как же… Вы меня приютили. Я не хочу быть обузой.
– Бери, батя, не сомневайся, – кивнул со своего табурета Степан. – Сто баксов на дороге не валяются.
Он протянул руку к жестяной банке, которую теперь держала перед ним Даша, и выудил оттуда пару гвоздей.
«Сто баксов! Сто баксов!» – весело начал выстукивать его молоток.
На веранду вбежала Катя. Увидев Николая, она радостно махнула в его сторону своей разноцветной ладошкой и закричала:
– Покажи третью ногу!
– А ну, брысь отсюда! – шикнул на нее Степан. – Тут стекла везде.
Катя сбежала с крыльца и показала Николаю язык.
– Я тоже, пожалуй, не буду вам мешать, – сказал он Ивану Александровичу, старательно отводя взгляд от ехидной Кати и возвращаясь в дом.
Но Иван Александрович его не слушал. Он вынул из-под газовой плиты небольшой ящичек, в котором лежали листы наждачной бумаги, и открыл его, чтобы положить туда купюру Николая. Однако под наждачкой он обнаружил другие сто долларов и теперь удивленно рассматривал обе банкноты.
Степан снова повернулся к Даше, собираясь взять у нее из банки еще несколько гвоздей, но вместо этого присвистнул от удивления.
– Опа-на… Ты чего, батя, в Копперфильды записался? У тебя только что одна сотка была. Где вторую- то взял?
– А это Димина, – слегка растерянно ответил Иван Александрович. – Он мне в прошлом году давал. Я ее под наждачку сюда убрал и потом забыл… А теперь вот вспомнил.
Не придавая особого значения словам старика, Степан решил его немного подначить:
– Так, может, ты еще чего-нибудь вспомнишь? Ну-ка, давай, шевельни мозгой.
Однако, к его полному изумлению, Иван Александрович вовсе не шутил насчет пробуждения памяти.
– На чердаке лежат, – неуверенно сказал он. – Под половицей… И в сарайчике за верстаком… И в предбаннике.
– Блин, батя! – Степан вдруг поверил в неожиданную удачу и спустился, наконец, с табурета. – Да ты красавчик! Пошли, пошли на чердак.
Он потащил Ивана Александровича с веранды, и Даша поняла, что через секунду она останется тут одна.
– А вы не могли бы сказать Юре, что я его жду, – вежливо попросила она торопливую спину Степана.
– Скажем, скажем, – ответила спина, и оба кладоискателя скрылись за углом веранды.
Юрка, уставший после ночного аврала на рынке, спал у себя на чердаке. Сон его был беспокоен. Ему снились гастарбайтеры, которые танцевали зажигательный молдавский танец, а позади них на подтанцовке весело прыгали Юркины бывшие приятели в своих черных футболках. На их бритых макушках красовались яркие венки, перевязанные разноцветными лентами. От этого тревожного и радостного танца Юрка вертелся в своем гамаке, но все же не просыпался.
– Ну, где тут? – негромко спросил Степан у Ивана Александровича, когда они поднялись на чердак.
– Вон там, – старик показал рукой в угол. – Под половицей. Башмак старый видишь? Прямо под ним.
Половица с указанным башмаком располагалась как раз позади гамака, в котором спал Юрка. Подобраться туда, не потревожив его, было нельзя.
– Юра, – прикоснулся Степан к плечу сына. – Слышишь, вставай…
Юрка открыл глаза и непонимающе уставился на отца с дедом. На головах у них он все еще видел молдавские венки.
