Дочь леди Чаттерли

— Дело было летом, — рассказывала Клэр. — Я гуляла на лугу. Сено уже скосили, и в воздухе стоял чудесный аромат трав. У меня на душе было так хорошо, радостно. Я шла и думала о том, какое счастье быть молодой, красивой, чистой. Вдруг я услышала чей-то смех, сперва мужской, потом женский. Я огляделась по сторонам, но вокруг не было ни души. Тогда я догадалась, что кто-то сидит за стогом. Наверное, подумала я, люди устроили пикник. Правда, это были владения моего отца, но иногда кто-то устраивал на лугу пикник. Меня охватило обычное детское любопытство. Я подошла поближе и услышала стон. Я испугалась. Не помню уже, что я подумала, то ли что там кого-то убивают, то ли еще что-то, однако, несмотря на страх, я чувствовала сильнейшее любопытство.

— И ты?..

— И я очень медленно и осторожно стала обходить вокруг стога, как вдруг увидела лежавшую в сене девушку. Я ее знала — ее звали Китти, и она работала у нас на ферме. Ей в ту пору было пятнадцать. Она лежала совершенно нагая, представляешь? Сверху на ней лежал мужчина, работник отца. Его я тоже знала. Я впервые в жизни увидела, как это происходит, ну, как мужчина и женщина занимаются любовью. Похоже, они заметили меня не сразу. Я хотела кинуться на помощь Китти, но не могла шевельнуться от страха. Потом я услышала ее смех, увидела, как она поцеловала этого парня, и мною овладели сомнения. Тут он обернулся и заметил меня. Я бросилась бежать. Я летела сломя голову, потом спряталась в кустах и проплакала до темна. Когда на небе показались звезды, я пошла домой.

— И ты никому не сказала о том, что видела?

— Сказала. Матери. Она спросила, где я так долго гуляла и почему у меня заплаканные глаза. Лицо и руки у меня были в кровь расцарапаны колючками куманики — ведь я просидела в зарослях полдня. Наверное, она подумала сначала, что на меня кто-то напал. Когда мать наконец поняла, в чем дело, она обозвала меня глупым маленьким гусенком и сказала, что расстраиваться из-за подобных вещей не нужно — ведь любовь между мужчиной и женщиной это нечто очень естественное и даже прекрасное. Господи, она так и сказала — прекрасное! Еще она объяснила, что этим занимаются все мужчины и женщины, что от этого рождаются дети. Она сказала, что через несколько лет я сама все пойму и тоже захочу этой любви.

Клэр встала с дивана. Она уже не плакала. Выражение ее лица стало спокойным и даже безмятежным.

Она взяла из рук Жака сигарету и сделала глубокую затяжку.

— Если бы мать сказала мне, что Китти занималась чем-то предосудительным и рассердилась на нее за это, я, быть может, забыла бы обо всем, — продолжала свой рассказ Клэр. — Понимаешь, у Китти и ее возлюбленного был такой виноватый вид, когда они увидели меня. Словно я застала их за каким-то постыдным занятием. Когда я убегала, Китти крикнула мне вдогонку: «Не подсматривай за мной, маленькая Клэр, или я…» Я не расслышала, что за угроза прозвучала в мой адрес. Потом я несколько раз видела парня — он кормил цыплят и ухаживал за поросятами. При мне он всегда очень смущался и виновато отводил глаза. И я смекнула своим детским умом, что он совершил какой-то проступок, хотя мать и сказала мне, что этим занимаются все мужчины и женщины.

Клэр замолчала. Жак с интересом смотрел на девушку.

— Как-то я зашла в спальню к родителям. Помню, я потеряла свой гребень и нигде не могла его найти, а он был мне очень нужен. Мать «отдыхала». Я помню все так отчетливо, точно это случилось только вчера. Она лежала в постели абсолютно голая. Отец одевался. Он посмотрел на меня точно так же, как тогда Алф, его работник. Только в его взгляде не было вины. И я поняла, что отец с матерью занимались тем же самым. Мать вдруг сказала довольно резко: «Чего ты пялишься на отца? Будто никогда не видела его без одежды». Разумеется, я видела отца голым, но я тогда была совсем крошкой и вряд ли замечала разницу между отцом и матерью. Теперь же я невольно вспомнила Алфа. И это подействовало на меня еще сильней, чем когда я застала в сене Китти с Алфом. Алф был всего лишь работником на ферме и абсолютно чужим мне человеком. Отец же был частью моей жизни, главой нашей семьи. Я ненавидела его за то, что он занимается этим с матерью. Ее я тоже ненавидела — за то, что она хочет этим заниматься. Иногда по вечерам она разговаривала с отцом каким-то странным голосом. Отец обычно спрашивал: «А не лечь ли нам сегодня пораньше спать, Кон?» И мать с улыбкой отвечала: «Дорогой, я с удовольствием». Я знала, что она под этим подразумевает, догадывалась, что он будет с ней делать. Но самым страшным было то, что она хотела, чтобы он делал с ней это!

— Tu etais trop jeune,[33] слишком наивна, — грустно заметил Жак.

— Ты хочешь сказать, что я никогда не смогу… позволить мужчине заняться со мной любовью?

— Je ne sais pas![34] — Жак как истинный француз пожал плечами. — Вероятно, у нас с тобой все бы получилось, если бы я не разделся. Я должен был просто выключить свет, и тогда бы ты, вероятно, не испугалась и не вспомнила бы Алфа и отца. Теперь поздно об этом сожалеть. У нас с тобой уже не получится. Ты всегда будешь вспоминать о том эпизоде, когда я вошел к тебе раздетый. Надеюсь, кому-нибудь другому повезет больше, чем мне.

— Но я хочу заняться этим с тобой! Ты мне так нравишься и я так хотела тебя, когда мы целовались на диване. Если не получится с тобой, ни с кем никогда не получится! — в отчаянии воскликнула Клэр.

У француза было усталое и измученное лицо. Он жалел эту красивую молодую англичанку, которая заблудилась в дебрях собственной души. Наверное, это большая мука любить и, каждый раз приближаясь к самому главному в любви, испытывать столь глубокое разочарование и неудовлетворение. Однако он думал в первую очередь о себе, а поскольку ничего подобного с ним никогда не случалось, пережил эмоциональный срыв.

— Оденься, cherie, — ласково сказал он. — Я отвезу тебя домой.

Клэр молчала всю дорогу, а когда они приехали и Жак захотел поцеловать ее на прощание, в испуге отпрянула от него.

— Нет, нет, — твердила она, жалко сморщив лицо. Совсем как маленькая девочка, готовая разреветься.

Он поднес к губам ее руку и прошептал:

— Постарайся преодолеть в себе эти страхи и забыть о том, что случилось в прошлом, pauvre enfant,[35] — прошептал он.

Оказавшись в своей комнате, Клэр дала волю рыданиям. Она рухнула, как была в одежде, на постель и зарылась лицом в подушку. Вечер был такой изумительный, а Жак ей так нравился! Но она потерпела полное фиаско. Ее охватило безысходное отчаяние.

На следующий день она чувствовала себя глубоко несчастной. С Лиз, и с той избегала общаться. Огрызнулась, когда подруга пристала к ней с расспросами, и Лиз слегка обиделась.

— Понять не могу, какая муха тебя укусила? — пробормотала она.

Клэр промолчала. Она окончательно во всем запуталась. Скоро досталось и Табби, ее любимцу, вздумавшему по обыкновению пошутить.

— Я занята! — буркнула Клэр.

Табби присмотрелся к девушке и заметил, что ее глаза воспалены, а щеки пылают нездоровым румянцем. Словом, совсем не похожа на прежнюю невозмутимую Клэр.

Черт побери, что это с ней? — удивился он.

Клэр исполняла свои обязанности как автомат. Она не могла взять в рот ни крошки, и к концу дня валилась с ног. Болели глаза, раскалывалась голова. К вечеру поднялась температура. Возможно, она простудилась, но скорее всего виноваты нервы. Впрочем, какая разница? Ей теперь все равно, что с ней будет. Да ничего с ней не будет, потому что будущего у нее нет.

До сих пор Клэр казалось, что стоит встретить того, кто ей нужен, и все пойдет своим чередом. Жак оказался таким нежным, чутким, терпеливым. Он особенный, таких больше нет и не будет, а у нее опять ничего не получилось. Значит, плотскую любовь ей испытать не суждено. В ней есть какой-то недостаток, даже изъян. И Жака она потеряла навсегда. Их дружбе конец, конец.

Одна. Теперь уже совсем одна…