— Но ведь ты знаешь, что у нас с отцом нет друг от друга секретов.
— Это мой секрет, а не твой. Он мужчина и я бы не хотела, чтобы он об этом знал. Мне как-то неудобно и вообще…
— Какая же ты странная! — вырвалось у Конни. — Совсем еще малышка несмышленая. Хорошо, раз ты так хочешь, не расскажу. Я тебя слушаю, родная.
— Понимаешь, у нас с Робином…
И Клэр в нескольких словах рассказала матери о случившемся после того, как они вернулись из «Савойи».
Миссис Меллорс сидела за кухонным столом напротив дочери, то и дело поглядывая на часы — в духовке запекались цыплята, — и с возрастающим беспокойством слушала рассказ дочери. Ей и раньше было трудно понять Клэр, а сейчас тем более. Подумать только, так расстроиться из-за того, что бедный парень захотел заняться с ней любовью! Но ведь его желание вполне естественно. Тем более, идет война, и будущее их весьма и весьма неопределенно. Неужели ее девочка не хочет понять, что любовь требует своего физического выражения? А, может, все дело в том, что ее плоть все еще молчит?
Узнав, что свадьба не состоится, Конни порадовалась за дочь — они с Оливером считали Робина Клэя весьма посредственной личностью. Хоть и воспитан в старых добрых традициях, но какой-то ни рыба, ни мясо. И весь точно из одних условностей состоит. А уж этого Конни никак принять не могла. Она всегда надеялась, что ее дочь свяжет свою судьбу с таким же независимым, плюющим на все условности человеком, каким был и остается Оливер Меллорс, ее супруг, мужчина, так глубоко и тонко понимающий женскую душу. Разумеется, она не переживает, что не состоится свадьба и с удовольствием поможет дочери собрать и сложить в ящики подарки Робина, которыми завалены все столы и полки в комнате для гостей. Вот только причина разрыва уж слишком странная. Другое дело, если бы Клэр сказала, что Робин ей надоел, что он ее раздражает — это Конни вполне могла понять. Да он вовсе не мужчина, а тряпка. Оливер как-то сказал, что его будущий зять принадлежит к тому типу мужчин, которые спрашивают у женщины разрешения сделать то, что им предназначено самим Богом сделать с женщиной.
Если бы у Клэр не был такой подавленный вид, Конни бы просто рассмеялась. Но ей вдруг стало очень жаль дочь, и она говорила с ней очень осторожно, тщательно взвешивая каждое слово.
Ну да, перед ней та самая Клэр, трудный непостижимый ребенок, с которой Конни вот уже несколько лет не может найти общий язык. И тут дело вовсе не в том, что миссис Меллорс восхищается девичеством, этой чудесной порой в жизни любой женщины. Конечно же, она знает, девичество необходимо щадить и оберегать от всего пошлого и грязного. Однако еще много лет назад она поняла, что самое главное в жизни — оставаться самой собой при любых обстоятельствах. И если ты хочешь мужчину, который тоже хочет тебя, ты будешь настоящей лицемеркой и ханжой, если, подчиняясь придуманным людьми условностям, не позволишь случиться тому, что непременно должно случиться. Только тупые и невежественные средневековые квакеры, которые, кстати, отнюдь не отказывали себе в плотских удовольствиях, требовали от женщины чуть ли не монашеской скромности. Да, их с Оливером мораль сильно отличается от общепринятой. Они оба уверены, куда порядочней отдаться любимому, если даже он тебе не муж, чем блюсти свою невинность только ради того, чтобы потом отдать ее за деньги или титул. Отдаться душой и телом истинной любви — Господи, да разве же это преступление?!
Разумеется, тогда, двадцать с лишним лет назад, все ее окружение было шокировано. Ну и что? С тех пор, как они с Оливером самозабвенно отдались другу другу в маленькой сторожке егеря, она плевать на всех хотела. Если счастье человека зависит от того, соблюдает он условности или нет, то почему тогда они с Оливером вот уже двадцать один год безраздельно преданы и верны друг другу? Разве это ни о чем не говорит? Пускай поначалу их союз не был освящен церковью и не скреплен брачным контрактом, они, не в пример другим семейным парам, хранят безоговорочную верность.
Конни знала, что Клэр придерживается иной точки зрения и не пыталась ее переубедить — трудно, очень трудно навязывать что-либо собственным детям. Оливер и слышать не хочет о том, что с их девочкой что-то не так. Придет ее пора, и все станет на свои места, говорит он. Она же, как мать, очень беспокоится и переживает.
— Понимаешь, если ты не захотела заняться любовью с Робином, ты должна простить его, что он так себя повел. Ты его, выходит, соблазнила своей красотой. Мне кажется, Робин сделал тебе своего рода комплимент, — рассуждала Конни.
Клэр вспыхнула.
— Ничего себе, комплимент! Это настоящее оскорбление, а не комплимент!
— Но ведь его желание так понятно и…
— Мы с тобой никогда не придем к согласию в этом вопросе, ма, — перебила Конни Клэр.
И снова на нее нахлынули воспоминания детства. В ту пору ей было двенадцать, она приехала на каникулы после своего первого семестра в частной школе Хоррингфорда в Истбурне. Приближалось время ужина. Помнится, она потеряла заколку для волос и нигде не могла ее отыскать. Быть может, она забыла ее в спальне на туалетном столике матери?..
Клэр постучалась в дверь спальни. Ей никто не ответил. Решив, что там никого нет, она вошла. Мать лежала в постели. Отец сидел на полу возле кровати совершенно нагой. Девочка зарделась от смущения, чему мать очень удивилась.
— Клэр, дорогая, что с тобой? Ведь ты не в первый раз видишь нас обнаженными.
Клэр попыталась было объяснить матери, что ее новая наставница — а она ее боготворит — на каждом шагу внушает им понятие о скромности. Конни расхохоталась и обозвала мисс Уоткинс завистливой старой девой.
— Бог сотворил Адама и Еву нагими, — сказала она. — Они устыдились собственной наготы только после того, как вмешался змей, за что и были изгнаны из рая. Я не понимаю, почему человек должен стыдиться своего тела.
Клэр, уже совсем взрослая Клэр, тоже чувствовала в себе потребность быть скромной и стыдливой. В тот вечер она уединилась в своей комнате и все думала о том, почему мать не понимает, как стыдно показывать свою наготу посторонним людям, даже если это собственные дети.
Они с отцом смотрят на жизнь совсем иначе, и с этим нужно смириться. А поэтому не стоит слишком откровенничать с матерью, иначе, чего доброго, на самом деле почувствуешь себя виноватой но всех своих бедах.
— Мне кажется, тебе следует простить бедного парня, — наставляла Конни дочь. — Пускай себе едет со спокойной совестью на фронт. Я понимаю, замуж ты за него теперь не пойдешь, но по-человечески простить его можно. Упрямая ты у меня, доченька.
Клэр вскочила.
— Вовсе я не упрямая. Просто у меня есть свои идеалы.
Конни с состраданием смотрела на дочь. Бедняжка, думала она, идеализм — это такая тяжкая ноша.
— Моя родная, во всей этой истории мне непонятно одно, ты сердишься на Робина только за то, что он хотел заняться с тобой любовью или же ты поняла, что он тебе не пара? Предположим, вы бы поженились, думаешь, у вас все было бы в порядке? Ну, не только в постели, я хочу сказать, а вообще.
— Не знаю, не знаю…
— Мне кажется, Робин не тот человек, который тебе нужен, — сделала вывод Конни. — Если бы он был твоим избранником сердца, уверена, тебя бы не испугало его поведение.
Клэр хотела было возразить матери, но передумала.
О Господи, если бы она знала. Прошлой ночью она вдруг поняла, что никогда не хотела Робина, не испытывала к нему той страсти, которую должна испытывать к своему возлюбленному женщина. Неужто она вообще не способна на любовь? Неужто в ней есть нечто такое, что помешает ей наслаждаться чувственной любовью, на которой помешана ее мать?..
— Ладно, ма, оставим этот разговор. Отцу скажи, что я попросту разлюбила Робина.
Конни вздохнула.
— Завтра соберем и отправим его подарки, — сказала она. — Успокойся, девочка моя. Не сошелся же на нем свет клином. Мужчин много.
— Мне никто не нужен.
