– Нет, Кевин, все гораздо сложнее. Альфредо, когда он приехал утром в мой день рождения, говорил то же самое, что и впоследствии. А ведь в тот момент он понятия не имел, в каких мы с тобой отношениях.
– Это он тебе так говорит.
– Я верю ему.
– Ну и что же теперь я такое? Как мне называться? Чего ты, в конце концов, хочешь?
Рамона набрала воздуха, как перед прыжком в воду.
– Я хочу попытаться еще раз начать жизнь с Альфредо. Я должна сделать это. Я его люблю, Кевин. Всегда его любила. Он – часть моей жизни. Я хочу заставить их работать, все эти годы, эту часть меня самой… – губы ее задрожали. – Он – часть меня…
– Значит, я – словно бревно, я… я был чем-то вроде лаги, с помощью которой ты надеялась приподнять лежачий…
Слезы выступили на глазах Рамоны и заблестели на щеках.
– Зачем ты так говоришь! Я не хотела этого! Я не собиралась делать так нарочно!..
Кевин слушал ее тоскливые оправдания и испытывал угрюмое удовлетворение. Он хотел увидеть Рамону несчастной, жалкой, и он добился этого…
Рамона поднялась с земли.
– Прости меня. Я не могу больше это выносить. – Рамона собиралась уйти, но Кевин цепко ухватил ее за руку. Рамона вырвалась: – Ну пожалуйста! Прости меня, прошу, не мучь меня больше!
– Я мучаю тебя?!
Но Рамона была уже далеко. Ее белая блузка мелькала между темными силуэтами деревьев.
Удовлетворение Кевина рассыпалось в прах, и он почувствовал себя очень скверно. Конечно же, она не хотела этого.
Но все равно Кевин был очень зол на Рамону, и чем больше он думал, тем сильнее злился. Подумать, Альфредо помчался вслед за нею в Сан-Диего, разыскал дом, стоял одиноко на лужайке! Вонючий лицемер. Плевать ему было на Рамону, пока та находилась под левым боком, ближе к стенке, и только после того, как место там остыло, когда он обнаружил, что теряет Рамону, вот тут забота о ней так и хлынула из щедрого сердца! Ревнивец поганый, и ничего больше. Дерьмовый ревнивый усач. И значит, она совершенная дура, что возвращается к такому человеку. Кевин разозлился еще больше. Рамоне следовало послать Альфредо куда подальше, лишь только он показал свою рожу в Сан-Диего! Вот что она должна была сделать, если бы хотела поступить честно. А вместо этого – разговоры… Много разговоров. И, наконец, счастливый итог: примирение и кровать с крахмальными простынями где-то в Сан-Диего.
Спать этой ночью он не мог. По всему телу бродила тупая боль. Помимо этой боли, Кевин ничего не чувствовал.
Через два дня «Лобос» выступал в матче. Кевин появился поздно: он ехал берегом и на полпути поломал велосипед. Рамона прибыла сразу после него. Все остальные ребята уже разбились на пары и начали разминку. Не произнося ни слова, Кевин и Рамона переоделись. Так же молча вышли они на поле и начали кидать друг другу мяч. Без единого слова.
Край софтбольной площадки. Двое работают в пас. Мужчина и женщина. В вечернем солнце их тела отбрасывают длинные тени. Мужчина кидает мяч все сильнее и сильнее с каждым броском, будто они играют «на вылет». Но женщина не произносит слов возражения, не сдается и не отступает. Она выбрасывает руку в перчатке и ловит мяч точно «в карман». Раздаются звонкие удары; они приходятся по тоненькой в этом месте коже перчатки, едва защищающей ладонь. Шлеп! Шлеп! Мужчина сильнее посылает мяч. Женщина, закусив нижнюю губу, швыряет мяч обратно почти так же резко; слышно, как щелкнуло что-то у нее в запястье. Мужчина бьет еще сильнее.
Белый мяч молнией летает между ними. Словно маленькое пушечное ядро. Туда – сюда. Шлеп! Шлеп!
Глава 8
Лагерь, Виргиния. Я интернирован. Перечить чиновнику Иммиграционной службы было большой ошибкой. Надо же, чтобы пустяковая стычка привела к такому!
Конечно, тут кроется нечто более серьезное. Приливная волна ужаса. Адвокат говорит, что все анализы, которые я сдал частным образом, отрицательны, так что это – просто уловка для задержания меня здесь, пока не соберут материал, чтобы подвести дело под Акт Хайеса– Грина. Фальсифицируют результаты тестирования…
Здесь что-то вроде концлагеря. Ряды деревянных бараков, пожухлая трава, пыльные бейсбольные площадки, скамейки, ограждение. Само собой, из «колючки». Город умирающих. Подделывают анализы, сволочи. Масса людей говорит то же самое. Некоторые из них явно не правы.
Типичное виргинское лето; жарко, душно. Грозы с молниями и градом. Ежедневный блицкриг новостей. Война заливает Балканы, по пятам следуя за скверным летом. Телевизионный апокалипсис. Над Атлантикой взорваны четыре самолета, так что скоро международное авиасообщение будет резко ограничено. Памеле придется плыть, если она вообще сможет вернуться домой. Мир становится больше, распадаясь на куски. Больше писать не могу.
Как Том и предсказывал, Альфредо оказался вынужден обнародовать свои планы в отношении Рэттлснейк-Хилла. Они с Мэттом заказали время на городском телеканале, за час до еженедельного, по средам, вечернего заседания Совета, и там объявили свои предложения, расхаживая около большого макета холма – как он станет выглядеть, если будет застроен в соответствии с их проектом. Склоны макета ершились густо-зелеными деревцами. Особенно заросшей сделали вершину – перелесок на ней решено было частично оставить. Низкие сооружения, венчая верхушку холма наподобие короны, шли ступенчатыми террасами, а в некоторых местах, похоже, продолжались в глубь холма. Материалом для зданий служил опалово-белый кирпич. Место, не застроенное домами, занимали газоны. Что и говорить, замечательный макет; он привлекал к себе, как любая миниатюра – бесхитростный, опрятный, с микроскопическими деталями.
