исчезло то чувство холодного отчаяния и безнадежности, с каким она покидала столицу, навсегда похоронив там свои прежние представления о счастье, как о покойной, сытой жизни хорошо обеспеченного человека.
Добравшись после всех злоключений домой, очутившись в теплой и мягкой постели, Вера Павловна испытывала теперь несказанное облегчение. В то же время как-то сразу упали в ней невероятное напряжение сил и внутренняя собранность, которые до сих пор позволяли держаться на ногах. Видимо, болезнь, развиваясь, достигла такой стадии, когда житейские заботы уже не волнуют больного, все защитные силы организма которого сосредоточились на борьбе со смертельным недугом.
Вера Павловна впала в забытье.
Стараясь не потревожить больную, Логунов на цыпочках вышел в соседнюю комнату.
Он тоже задремал в кресле и не слышал, как пришли хозяева. Разбудил его топот ног. Перед ним стояла девочка лет шести в светлом платьице с косичками и бесстрашно спрашивала:
— Вы кто — вор?
— Нет, матрос, — сказал Логунов, мигая глазами и еще не будучи в силах понять причину ее внезапного появления.
Девочка захлопала в ладоши:
— Мама, мама! У нас матрос — настоящий!
— Ну что ты выдумываешь. Какой матрос? — сказал ворчливый женский голос за дверью, и в комнату вкатилась полная, круглая, как мяч, хозяйка дома.
Увидев Логунова, она испуганно попятилась.
— Позвольте! Как вы сюда попали, сударь? Кто вы такой?
Логунов поспешил объяснить свое появление в квартире:
— Прибыл... с Верой Павловной...
— Как? Разве Вера приехала?
Он показал глазами на дверь в спальню, и хозяйка поспешила туда, шурша на ходу платьем. Тотчас донесся ее встревоженный возглас:
— Боже, да она больна! Даша! Даша!
В гостиную стремительно вошла девушка, очень похожая на Веру Павловну.
— Что, Вера приехала? — спросила она и, не ожидая ответа, тоже скрылась за дверью.
«Сестра, — подумал Логунов, — а та, значит, тетка».
Тетка — ее звали Олимпиада Клавдиевна — охала, вздыхала, но дело кипело у нее в руках: мигом появились таз, лед, полотенце.
Даша побежала за врачом.
Про Логунова забыли. Только девочка, вернувшись к нему, допытывалась:
— Вы верно матрос? Всамделишный?
Улучив минуту, Логунов стал одеваться.
Но в это время с улицы явился бодрый бритый старик в пальто с бобровым воротником. Поставив в угол трость, он разделся, потер озябшие руки.
— Ну-с, молодой человек! Показывайте, где больная, — сказал он, приняв, видимо, Логунова за родственника.
Когда Логунов вновь вернулся в прихожую, там была Даша, раскрасневшаяся от ходьбы и мороза. Она умоляющими глазами посмотрела на Логунова.
— Нет, нет! Вы не уходите. Сестра очень плоха. Вы хоть расскажите, как ехали. Мы же ничего не знаем. Столько ужасных слухов. Пожалуйста, останьтесь.
Врач долго осматривал больную, а выйдя в гостиную, объявил напрямик:
— Плохо. Двусторонняя пневмония. Удивляюсь, как ваша сестра добралась сюда с вокзала.
— Это ее господин матрос привез, — сообщила Даша.
Врач внимательно посмотрел на Логунова.
— Похвально, молодой человек. Рыцарский поступок, да-с. — И он принялся подробно наставлять Олимпиаду Клавдиевну, как надо ухаживать за больной. Он даже ввернул в подходящий момент какую-то шутку, улыбнулся хорошей улыбкой мудрого и все понимающего человека. — Вот что, матушка! Сделайте горчичное обертывание. А лучше поставьте банки. Аспирин, конечно. Покой. В больницу — не советую: холод у нас адский... Нынче все мировыми проблемами заняты, о дровах позаботиться некому... Я, конечно, зайду.
— Да, пожалуйста, Марк Осипович. Буду весьма обязана, — сказала Олимпиада Клавдиевна.
Марк Осипович присел к столу и стал писать рецепты.
— Балтиец? — спросил он потом у Логунова.
— Так точно. Комендор с «Решительного»,
— Зимний брали?
— Не довелось.
— Гм!.. А я полагал, что там все матросы участвовали. Против десяти министров-капиталистов...
Обедали поздно. Девочка, не дождавшись, уснула. За стол сели втроем.
— Боже, до чего я измучилась! — жаловалась Олимпиада Клавдиевна. — И надо случиться такому несчастью. Ужасное время...
Больная металась. Даша, слыша ее стоны, хмурилась. Логунов сидел как раз напротив и видел малейшее движение ее лица.
— Вам, может, вина подать, Федор Петрович? — спросила Даша. — Есть красное.
— Ну что ты, милочка, — вмешалась тетка. — Матросы пьют водку. Не правда ли?
— Да, конечно, — подтвердил Логунов. — Порцию дают водкой.
Даша принесла бутылку кагора и принялась разливать вино в крохотные рюмочки. Олимпиада Клавдиевна наставительно заметила:
— Ты, милочка, видно, полагаешь, что мужчины цыплята. Подала бы стакан.
И тут же принялась рассказывать городские новости.
— Знаешь, милочка, — Олимпиада Клавдиевна обращалась к Даше, нисколько не стесняясь Логунова, как человека, который уйдет и уж больше не встретится, — приехал Мавлютин. Вот уж принесла нелегкая!
Лицо Даши сразу омрачилось.
— Вера знает? — спросила она.
— Вероятно. Они ехали в одном поезде.
Обе встревоженно посмотрели друг на друга.
— Кто это — Мавлютин? — спросил Логунов.
Ему не ответили. Он сразу почувствовал бестактность своего вопроса и смутился. «Надо было мне сразу уйти», — сердясь на себя, подумал он.
Олимпиада Клавдиевна ушла к больной и задержалась. Даша попросила Логунова рассказать о дороге, о столице. Логунов мало-помалу разговорился. Он рассказывал о суровом Питере первых дней революции, ночных патрулях, голоде, саботаже. Рассказывал о фронте, без прикрас — страшное. Люди страдали, он сам выносил эту боль и находил нужные слова. Ему был присущ талант рассказчика. Даша смотрела на него широко открытыми глазами.
— Здешние газеты все исказили, — сказала она, выслушав внимательно Логунова. И то, как она отнеслась к его словам, ее замечание о газете (уж Логунову было доподлинно известно, как они перевирают факты) сразу расположило его к ней. Оба почувствовали себя легко и свободно, без той стеснительности и связанности, какая бывает при встрече людей мало знакомых, тем более людей разного круга.
Но вернулась тетка — и возникшая было в их разговоре близость исчезла.
Олимпиада Клавдиевна тоже принялась выспрашивать:
— Правда, что комиссары младенцев пытают? А конину в Петрограде едят?
Логунов прикусил губы. Когда же он рассказал о том, как в пути кончились дрова и пассажирам самим пришлось заняться заготовкой топлива, Олимпиада Клавдиевна всплеснула руками:
— Боже! До чего довели Россию большевики!
Логунов помрачнел, стиснул в руке стакан, стукнул по столу.
