следует переоборудовать убежища.
— Это не важно, все равно твоя осмотрительность спасла нас.
— Скажешь тоже, у тебя, уверен, тоже есть жилища.
— Не такие уютные, как это.
— Тебе же не понравилось сначала, — я не удержался от колкости.
— С тобой уютно везде, даже тут, — зашептала она мне в ухо. — Если бы не ты, я бы…
Она замолчала, наверное, не зная, как выразить благодарность. Я только отмахнулся, мне благодарности не нужны были. Асани все неистовее карябала мою кожу, словно соскребая грязь с нее. Только сейчас я заметил, что от нее пахнет гораздо лучше, чем от меня. Да, был запах пота и пороха, но кроме этого был аромат женственности, которому не требовались никакие духи. Я же откровенно вонял, после утомительной работы и не менее утомительной битвы. Порох, запах смазки (мои пальцы до сих пор были жирными от нее), пот и канализационная грязь — не лучший аромат, который может учуять женщина. Следовало спиртом омыться, он не только спасает раны от гноя, но и очищает кожу от запахов и грязи.
— Пахнет да? — упавшим голосом спросил я.
— Что? — Асани на миг прекратила царапать меня.
— Ну… от меня. Извини, надо было бы помыться, спирт то есть.
Она прыснула в кулак и сказала:
— От мужчины и должно пахнуть!
— Я же не дикарь какой-нибудь, — обиделся я.
— О да, ты не дикарь, — она пребольно царапнула меня и прорычала, — ты хуже, гораздо хуже!
— Ой, да прекрати!
Я сжал ее ладошку. Асани ворочалась, выбирая себе удобное положение, то ногу сдвинет, то сильнее тазом прижмется, то голову повернет. В общем, сон с ней мне не светил, а я так устал.
— Что ты ворочаешься, — недовольно пробурчал я.
В спальнике уже стало так жарко, что моя кожа покрылась потом, но снять рубашку я не решался.
— Да… вот… — промямлила Асани и успокоилась.
Наконец-то.
— А какие у тебя планы? — спросила она, вырвав меня из пут сна.
— В смысле?
— Что ты намерен делать дальше, у тебя же работа?
Асани легла так, что практически полностью оказалась на мне. Я положил свою руку, под нее. Может быть, это ее удовлетворит. Понимаю, кровать жесткая, но ничего лучше я спрятать тут не мог.
— Буду работать, — что еще я мог ответить.
— А Харан?
— Не будем о нем, не сейчас. Давай утром поговорим, я не хочу терять эту ночь, размышляя о проблемах.
Асани положила голову мне на плечо и замолчала, ладонью она гладила мой живот. Ее дыхание щекотало шею, а нога неприятно давила на мочевой пузырь, но я уже мало внимания обращал на неудобства. Я не заметил, как она расстегнула мою рубашку, но ничего не сказал, так как сон окончательно сморил меня.
То, что наступило утро, я понял только по напряжению в районе паха. Во сне Асани переползла полностью на меня и упиралась коленкой в самое сокровенное место, я смутился, но выбора у меня не оставалось. Осторожно, чтобы не разбудить, я заворочался. Стало легче, но мне все еще требовалось опорожнить мочевой пузырь. Асани, конечно, меня по голове не погладит, если я прерву ее сон.
Оставалось только ждать, что было достаточно тяжело. Моя подруга хоть и была небольшого роста (для меня всякий человек кажется маленьким) все равно ощутимо придавила меня. Впрочем, это было даже приятно, спала она на животе, и я мог ощущать как ее спокойно бьющееся сердце, так и кое-что иное. Другой бы воспользовался ситуацией, но я не мог так поступить. Спящая Асани походила на ребенка, срывать с нее маску покоя я не желал. Но хотел…
Все, что я мог позволить себе, это положить ладонь ей на спину. Асани была горячей и весьма желанной в таком беззащитном состоянии.
Руками она обхватила мой торс, ногами — бедро, а голову уронила на грудь. Ее волосы щекотали мне лицо, но опять же, это было приятно. Я сконцентрировался на ощущениях и отдался мечтам. Это хоть как-то скрасило мое ожидание.
Где-то на границе слышимости обитал Джеронимо, казалось, что он не ходит, а парит над землей. Похоже, что он вынужден был сторожить наш покой всю ночь. Я мысленно извинился перед ним и обругал себя за то, что смею предаваться глупым мечтам.
Выстоять во время боя, когда тебе угрожает смерть во всех ее обличиях, а затем всю ночь бодрствовать, ожидая нападения — чтобы это выдержать, надо быть железным человеком. Либо не быть человеком вообще. Будь я на десять лет моложе, для меня подобный героизм не был бы проблемой, но после той памятной битвы в лесу, я порой чувствовал себя разбитым стариком.
Только в это утро, когда прекрасная дама сопела мне в шею, я мог осознать, что мои раны все еще не затянулись. Я казался себе ужасно уставшим, измотанным человеком, который хотел только одного — покоя. Но этот покой не принес мне облегчения, даже забвения. Мои раны скорее загноились, нежели зарубцевались. Добровольное затворничество было ошибкой, теперь я это понимал.
Но что я мог исправить в своей жизни? Отбросить работу и заняться политической или военной карьерой? Вступить в общество цеховиков? Это все не то.
Нет, уж лучше бы я думал об Асани и ее соблазнительной зрелой плоти, которая так и просилась в руки. Копаться в самом себе можно в любое время, а вот такая удача бывает раз в жизни.
Я не мог бороть с искушением, поглаживая Асани, моя ладонь как бы случайно скользила вниз. Твердая кожа ремня, который она не сняла, останавливал мои шаловливые пальцы, но я чувствовал, что вскоре и эта препятствие будет пройдено.
— У тебя была вся ночь, так какого ж… — неожиданно ясно сказала Асани.
Я одернул руку, словно прикоснулся к раскаленной кочерге. Захотелось стать маленьким и заползти в какую-нибудь щель. Воображение почему-то подбросило мне изображение совершенно иной 'щели'.
— Прости, ты не спала? — задал я глупый вопрос, сгорая от стыда.
— Уснешь тут с вами, сударь, как же, — проворчала Асани.
Она подтянула руки под себя и, упершись ладонями в мою грудь, приподнялась и сладко потянулась. Затекшие ото сна кости и мышцы захрустели, она с явным удовольствием покачалась из стороны в сторону, чуть ли не похрюкивая от удовольствия.
— Вот только на это ты и годишься, — сказала она, не глядя на меня.
— На что?
— Быть снарядом для спортивных упражнений, проще говоря, бревном.
— Чего?!
— Шучу! Дурак! — хохотнув сказала она и перевернувшись выскользнула из спальника.
Я успел почувствовать как ее ягодицы скользнули… в общем, я постарался как можно быстрее перевернуться на живот.
Асани вышла в центр печи и начала разминаться. Новый день не предвещал ничего хорошего, и она собиралась встретить его во всеоружии. Я счел это разумным и поднялся с кровати, чувствуя, что левая нога потеряла чувствительность. Асани отлежала, гадюка!
Я принялся растирать ногу, неприятное покалывание не проходило. Проще было пройтись, что я немедленно и сделал. Ковыляя как подранок, я принялся готовить нам завтрак. Опять мясо. В животе до сих пор было тяжело, а во рту стояло ощутимое послевкусие жирного мяса. Умыться и почистить ротовую полость мы не могли, но я прополоскал рот спиртом, заодно помыв руки и лицо. Кожу даже не защипало, хотя аромат от жидкости поднимался ядреный, от такой гадости в кишках мгновенно вспыхнул бы огонь. Даже трус почувствовал бы себя храбрецом, осушив чарку.
По крайней мере, я смог освежиться, смыть жир и запах гари с лица и головы. Это следовало сделать
