на день рождения, она не сможет отчитать его за опоздание к обеду, за невнимательность, за множество других мелких и больших прегрешений.
А болезни? Как же он сможет болеть без нее? И как она посмеет страдать одна, без него, или с кем-то другим? С другим? От этой мысли ему стало жарко. Другого не должно, не может, не смеет быть.
Стасик с некоторым удивлением обнаружил, что стоит на коленях перед незнакомкой. Девушка изумленно отпрянула к стене.
— Я…
— Что? Что?
— Я могу отнести вам чемоданы, — хрипло сказал он, впервые в жизни теряя дар речи.
Она отвернулась, чуть заметная улыбка раздвинула пухлые губы.
— Не надо, — тихо сказала девушка. — Поезд через два часа. И встаньте с пола, здесь нет ковра.
— Я запутался, — сказал он, привставая, но удерживая ее взгляд на уровне своего лица, — запутался и испугался. Я подумал, что сейчас могла стрястись беда.
— Какая? — Зрачки девушки расширились, глаза потемнели.
Он молча смотрел на нее, горло его двигалось, будто по нему проходил ком неразжеванной пищи.
— Что с вами? — Она побледнела, испуганно зашевелила руками. Она хотела помочь ему.
— Только поверьте мне, — медленно сказал он, — ради бога, поверьте. Я говорю правду и вам всегда буду говорить одну правду, до самого последнего дня, до своей гробовой доски.
Девушка растерянно смотрела на него. Она уже чуть поддалась этому гипнозу (“Так и должно быть, иначе это была бы не моя девушка!” — звенело в душе Стасика).
— Так в чем же беда? — пролепетала она.
— Я мог бы не встретить вас и никогда бы об этом не узнал. Вы понимаете? Это все равно, что не родиться. Мы плачем об умерших людях, о погибших чувствах. Но нет беды страшнее, если чувство не сбылось, если жизнь не состоялась, правда ведь?
Она отвела взгляд, подумала, кивнула:
— Правда.
Они замолчали.
— Я должен что-то сделать, — сказал Станислав. — Сделать для вас, сейчас же, иначе сердце мое разорвется и я умру, так и не доказав свою преданность.
Девушка молчала, и на ее лице проступил страх. Страх и сочувствие. Она осторожно коснулась его руки.
— Вам очень плохо?
— Мне? Нет, но я не знаю, почему-то трудно дышать.
Она достала из рукава платок и протянула ему:
— Вытритесь, у вас пот. Какой вы бледный!
Он отер лоб и вернул ей платок.
— Скажите мне ваше имя, — попросила она.
Напряжение покинуло Стасика, теперь он был уверен: она не исчезнет. И что бы там после ни случилось, этой встречи ему хватит на всю жизнь.
— Станислав. Стасик.
— А я Надя.
Он вскочил с колен, просиял неловкой улыбкой.
— Теперь мне лучше, — сказал, — я не боюсь вас потерять.
— Тебя, тебя, — поправила Надя. В лице ее что-то задрожало, и Он понял, что девушку накрыла та же волна, секунду назад державшая его на вершине.
— Да. Тебя. Потерять тебя я уже не боюсь, потому что не оставлю тебя никогда. Ни сегодня, ни завтра, ни… всю мою жизнь.
Она испугалась.
— Но у меня поезд через два часа… я еду, я не могу.
Станислав задумался.
— Да, да, ты едешь, и я тоже… Ты едешь к мужу, к детям? Хотя… и это неважно.
Он продолжал рассуждать вслух:
— Да, ты едешь. Поезд скоро подадут, он уже готов, стоит где-то на запасных путях, пары разведены, вагоны прибраны. Подойдет поезд, пассажиры сядут, проводницы поднимут ступени, и будут стоять в дверях со своими желтыми и красными флажками, обернутыми вокруг деревянных палочек. Твое лицо в окне вагона… Значит, так: я еду сейчас с тобой. Я еду с тобой.
Он смотрел на нее, видел ее единственную красоту и удивлялся, почему здесь, на севере, где женщин мало, Надю до сих пор не похитили, не увезли, не убили, наконец. Девушка прятала в глазах страх, но не сводила взгляда со Стасика.
Он коснулся ее ладони, лицо девушки дрогнуло, на глазах проступили слезы.
Он достал откуда-то из-под полушубка кусок бумаги и шариковую ручку.
— Это смешно, — сказал он, — но ты не смейся. Так надо. Я умру, если потеряю тебя. Сейчас я пойду добывать билет на твой поезд.
— Билетов нет, — сказала Надя. Она цеплялась за суровую действительность, которая удерживала ее на поверхности здравого смысла.
— Это неважно. Это неважно. Устроюсь. — Стасик говорил точно автомат. — Пока я буду там бегать, ты жди меня здесь. Но на всякий случай напиши на бумажке…
— Что?
— Все напиши. Все. Фамилию, где работаешь, поезд, куда едешь, место рождения, всё! Понимаешь?
Надя улыбнулась и вытерла глаза.
— Ну, успокойся. Пожалуйста, успокойся. Я все напишу, если бумаги хватит.
Она писала, низко опустив голову. Он видел косматую шапку, согнутые плечи. Выхватил бумажку, не поблагодарив, умчался. Вбежал к начальнику вокзала, потрясенный, расстроенный.
— Нужен билет до Ленинграда, умер отец!
Усатый начальник сидел рядом с молодой женщиной в железнодорожной форме. Он положил желтую мозолистую ладонь на стол.
— Телеграмма?
— Какая телеграмма? — удивился Станислав.
— Заверенная. О смерти отца. Стасик думал секунду.
— Я по телефону узнал. Только что.
— А-а, — разочарованно сказал начальник и, коснувшись роскошных усов: — Идите к кассе и просите очередь. А лучше вам в аэропорт.
— Был. Самолеты не ходят, второй день. Когда пойдут, неизвестно.
— Ну, тогда в кассу. Там уже начали выдавать. Стасик кинулся в кассу, но на сотню человек там было лишь два десятка разбронированных билетов.
Через несколько минут он уже был на путях, где стоял ленинградский вагон.
— Приходи, — сказала проводница, сунув десятку в нагрудный карман, — как-нибудь пристроим.
Стасик прыгал по шпалам, возвращаясь, и вдруг увидел на перроне Кару. Старик был один, через плечо висел пухлый рюкзак.
Кара заметил его и сделал знак рукой.
При чем здесь этот человек? Стасик подошел: место в вагоне было устроено, значит, он едет с Надей. Остальное неважно. Совсем неважно.
— Брат Олег скоро приедет, он на другой машине, нас двоих не взяли, — объяснил Кара. — Надо бы горячей пищи принять, пойдем в ресторан.
Брат? Олег? Ах, это Худо. Станислав поморщился. Как далеки сейчас от него эти люди, как чужды их дела и заботы!.. И все же он последовал за Карой — что-то надо было сделать, сказать какие-то слова. Он еще не знал, какие именно. Они шевелились в нем, ненужные, вязкие, но он не понимал, почему ради них
