Гете верно подметил, что индикатором, по которому распознается уход от полноты бытия в узкий спектр жизни, по которому переживается частичность и специализация самоактуализации, является состояние тревоги, страха, беспокойства. На то ли трачу свою жизнь, в этом ли только смысл моего существования?
Если продолжить тему ухода на литературных образцах, то, на первый взгляд, альтернативой Фаусту является Дон Жуан. Но это на первый взгляд. Казалось бы, Дон Жуан весь погружен в жизнь. Он весь в любви. Всепоглощающая интенсивность занятия одним делом — еще не гарант глубины погружения в дело, еще не гарант качества дела. Макс Фриш в примечаниях к своему 'Дон Жуану' пишет: 'Легендарное число его любовных связей (1003) только потому не производит отталкивающего впечатления, что оно абсурдно, ибо ведется счет тому, что не поддается учету. Говоря попросту, это число означает, что Дон Жуан всегда один.
Следовательно, Дон Жуан никогда не любит' [60, с.79].
Донжуанствующий — всегда уклоняющийся от любви, от ответственности за то, что делает. Тут одно из трех. Или индивид не умеет, не приучен энергию либидо переводить с сугубо инфантильного, сугубо телесного уровня на качественно иной, человеческий (не только телесный) духовный уровень (главная причина: его по-человечески не любили), или индивид своему обманутому сознанию и сознанию обманутого окружения демонстрирует силу, власть, превосходство над другими, тем более, что власть, контроль над ситуацией всегда приписывается мужскому началу, или, наконец, третий случай — соединение первого и второго.
Дон Жуанам есть что скрывать, что защищать, от какой проблемы уходить. Но донжуанством проблема Дон Жуана не решается. Можно пожалеть донжуанствующего подростка. Но зачем донжуанствовать зрелому мужчине? Всегда хочется задать вопрос: от чего убегает этот Дон Жуан?
Дон Жуан, конечно же, не антитеза затворнику Фаусту. Что Фауст может быть безответственным ловеласом, Гете показал на истории с Маргаритой.
Полный уход от тотальности — это уход из жизни, это — самоубийство. В реальности же уход с одного участка действительности, как правило, компенсируется приходом в иную сферу жизнедеятельности. В этом смысле у ухода много общего с творческой сублимацией. И границы между ними трудно провести. Однако уход, видимо, отличается от сублимации тем, что занятие новой деятельностью носит компенсаторный, защищающий характер и новая активность имеет негативные предпосылки: она была результатом бегства, результатом ухода от неприятных переживаний, действительного переживания неуспехов, страхов, некой некомпетентности, несостоятельности. Здесь несвобода не была переработана, не была пережита, она паллиативно была заменена другой действительностью. Как это ни парадоксально звучит, уход и приобретение свободы над другой ситуацией, другим объектом обнаруживает, насколько сильно личность эмоционально связана, увязана в предыдущей ситуации, насколько эта первая ситуация не переработана.
Наиболее часто встречаемым вариантом ухода является фантазия.
В своем первом приближении защитную фантазию можно определить как символическое ('воображаемое') удовлетворение блокированного желания. Читаем у Фрейда: 'Можно сказать, что счастливый никогда не фантазирует, это делает только неудовлетворенный. Неудовлетворенные желания являются движущими силами фантазий, каждая фантазия — есть явление желания, корректура действительности, которая чем-то не удовлетворяет индивида' [см.: 88, с.55].
Блокированное желание, реально пережитая травма, незавершенность ситуации — вот тот комплекс причин, которые инициируют фантазию. При этом причина фантазии может лежать далеко в прошлом, в детстве. С помощью фантазии человек заново интерпретирует ситуацию реального прошлого, которая чем-то или кем-то травмировала фантазирующего. В процессе фантазирования человек осуществляет 'историческую компиляцию' [88, с.64]. 'Как только он поднимает волшебную палочку фантазии, сразу же мучительные ситуации детства становятся подлостями окружения, поражение превращается в победу, а собственная наглость трансформируется в скромность' [88, с.64].
Весь огромный комплекс причин, которые заставляют человека убегать в мир иллюзорного, фантастического решения проблем, можно по-разному классифицировать. Сам Фрейд, например, считал, что 'инстинктивные желания различаются по полу, характеру и жизненным условиям фантазируемой личности; однако их без труда можно сгруппировать по двум направлениям. Это или честолюбивые желания, которые служат возвышению личности, или эротические' [88, с.55].
У подростка, которого обидели, как ему кажется, незаслуженно, работа обиды как раз и состоит в переинтерпретации той фразы, того поведения со стороны окружения, которые и предстают как незаслуженные. А дальше в 'дневных грезах' он воображает себе картину, как он умирает, его хоронят и оплакивают его потерю. Со смертью все поймут, кого они потеряли, кого они оскорбляли. В иллюзорном отвержении совершается акт самоподтверждения, выстраиваются те отношения, которые хотел бы подросток иметь с окружающими. В данном случае от хочет быть объектом любви, почитания.
В честолюбивых фантазиях объект желания — сам подросток. Он хочет быть желанным для других объектом.
А в эротически окрашенных желаниях объектом становится кто-то другой из близкого или далекого социального окружения, кто-то, кто в реальности объектом моего желания и быть не может.
Мы полностью согласны с К.Омом, который утверждает, что 'детское Я пользуется фантазией для того, чтобы утолить боли социализации' [88, с.71].
Интересна такая типичная фантазия, как 'фантазия избавления', которая соединяет в себе одновременно оба желания, и честолюбивое и эротическое. Человек представляет себя спасителем, избавителем.
Пациентами Фрейда часто были мужчины, которые в своих фантазиях проигрывали желание спасти женщину, с которой они имели интимную связь, от социального падения. Фрейд вместе с пациентами проанализировал истоки этих фантазий вплоть до начала проявления Эдипова комплекса. Началом фантазий избавления были бессознательные желания мальчика отнять у отца любимую женщину, мать мальчика, самому стать отцом и подарить матери ребенка. Фантазия избавления — это выражение нежных чувств к своей матери. Затем с исчезновением Эдипова комплекса и принятия культурных норм эти детские желания вытесняются и затем уже во взрослом состоянии проявляются в воображении себя избавителем для падших женщин.
Раннее появление фантазии избавления может инициироваться тяжелой ситуацией в семье. Отец алкоголик, устраивает пьяные дебоши в семье, бьет мать. И тогда в голове ребенка оживают картины избавления родной матери от деспотичного отца вплоть до представления идей убийства отца. Интересно, что в жены такие мальчики-'избавители' выбирают женщин, которые своей субдоминантностью напоминают им их несчастную мать. Сугубо фантастическое избавление от отца не мешает ребенку идентифицироваться с доминантной позицией отца-тирана. Для новой женщины в его жизни он, как правило, будет выступать как муж-тиран.
Этим примером мы хотим подчеркнуть, что фантазия, как и другие защитные механизмы, помогает решить ситуации лишь паллиативно, иллюзорно.
Нам интересна еще одна классификация причин защитной фантазии. Во-первых, причиной фантазии являются реальные ситуации блокирования влечений, реально пережитая или переживаемая травма. В самом начале своей психоаналитической карьеры Фрейд выдвинул гипотезу о попытке сексуального совращения малолетних близкими лицами, 'дядюшками и тетушками', старшими сиблингами или даже родителями. При этом попытку совращения родственники могут совершать как сознательно, так и бессознательно (в разных играх). Ребенок переживает сцену собственного совращения с мучительным аффектом ужаса, стыда, страха, психической боли. Ребенок если не осознает, то по крайней мере ощущает безнравственность поступка взрослого, но чаще всего нет того, с кем он эту ситуацию мог бы обсудить, переработать. Он пытается сделать это самостоятельно. Но это превышает силы ребенка. Уже тогда возможны попытки фантастической переработки травмы в 'фантазиях возмездия', но чаще всего ситуация просто вытесняется, полного забвения травмы не происходит.
Если в настоящее время к вытесненной травме прибавляется какая-то актуальная травма или событие, которое вызывает воспоминание из детства, то оживает та страшная ситуация, которая не получила своего завершения, финала возмездия и избавления раньше.
