вооружается этот флот, шкипер не мог ответить.
Имея в виду любые возможности, Ушаков держал свою эскадру в полной боевой готовности и собирался снова выйти в море не позднее как через сутки, когда закончится погрузка воды и свежей провизии.
Слава генерала Бонапарта его не смущала. Ушаков полагал, что надо подходить к ней трезво и, главное, без испуга.
Не было сомнения в том, что французы имели прекрасную армию. Но противники их в большинстве случаев были ничтожны. Северная Италия походила на лоскутное одеяло, сшитое из княжеств, маленьких республик и папских владений. Войск там было очень мало, и состояли они из всякого сброда, плохо обученного и еще хуже вооруженного. Более серьезным противником французов считались австрийцы. Но австрийцев, кажется, били все, кому не лень. Так что пугаться французов пока что не приходилось.
И страх этот был неприятен Ушакову и в Абасове и в тех слухах, что ходили по городу.
– Вы бы, полковник, – сказал Ушаков, – занялись обучением ваших солдат да покормили их получше до появления Бонапарта. А что вам тут попусту дремать… царствие небесное проспите.
Полковник вскакивал с места и щелкал каблуками.
– Батюшка Федор Федорович, бейте меня хорошенько. Спасибо скажу.
И, тяжело громыхая сапогами, Абасов уходил.
– Ох, герой! – бормотал Ушаков. – И на что только такие люди родятся? А ведь им числа нет.
Адмирал хотел позвать флаг-капитана, чтоб поручить ему отослать рапорт Мордвинову, когда Балашов сам вбежал к нему в каюту.
– От его величества государя императора пакет!
Ушаков быстро встал.
– Давайте, давайте, Балашов. Теперь каждая минута многого стоит!
Адмирал положил рескрипт перед собой и, опираясь обеими руками на стол, прочел:
«Господин Вице-адмирал Ушаков! По получении сего имеете вы, со вверенной вам эскадрою, отправиться немедленно в крейсерство к Константинопольскому проливу, куда прибыв, пошлите предварительно одно из легких судов к Министру Нашему в Константинополе г. Тайному Советнику Томаре, известя его, что вы имеете повеление от Нас, буде Порта потребует помощи где бы то ни было, всею вашею эскадрою содействовать с ними; и буде от Министра Нашего получите уведомление о требовании от Блистательной Порты вашей помощи, то имеете тотчас следовать и содействовать с Турецким флотом против, французов, хотя бы то и далее Константинополя случилось.
4
Медленно и неохотно наступал рассвет. Над Босфором скопились облака. Под ними, как в щели, еще лежала мгла, сквозь нее слабо просвечивали красноватые пятна земли и вершины прибрежных скал.
То усиливающийся, то вновь ослабевающий плеск волн слышался у форштевня флагманского корабля. В утреннем воздухе голоса людей были четки, звучны и слышны далеко над водой. Наплывал откуда-то справа островерхий камень. Он так был слит со своим отражением, что казалось – в море стоймя движется темная, почти черная колонна. За ней показались другие, более широкие и приплюснутые колонны.
Однако, когда корабль подошел ближе, подобия колонн постепенно начали дробиться и уплывать по волне, как клубятся и уплывают клубы дыма.
С корабля стали видны небольшие скалистые островки. За ними земля сразу мощно вздымалась вверх. Там, где все еще тянулись по синеющему небу длинные волокна облаков, показались зазубренные стены крепости и валы батарей.
В походном марше трех колонн эскадра Ушакова приближалась к Босфору – воротам Черного моря.
Ушаков стоял на юте. Он знал берега Черного моря не хуже лоцмана и мог точно определить, что откроется за каждой скалой Босфора, за каждым мысом румелийского или анатолийского берега. Много раз проходил он мимо пролива, но никогда не думал, что явится сюда с эскадрой для спасения Турецкой империи. Тридцать лет султанская Турция была врагом России, и тридцать лет жизни адмирала прошли в борьбе с ней. Разумом Ушаков понимал, что необходимо оказать Турции помощь в опасный для нее час, но освоить эту мысль и привыкнуть к ней ему как-то не удавалось.
Офицеры, окружившие Ушакова на юте, думали о том же.
– Сколь изменчивы судьбы народов, – сказал Балашов, – вчера враги, сегодня друзья. Вместить невозможно.
А грек Метакса добавил:
– Вам нечего бояться, Балашов. У вас скромный нос, он не лезет вперед. Но что делать мне с моим, который столь велик? Я опасаюсь, что кто-нибудь из наших новых друзей по своему обычаю задумает его отрезать и тем спутает все расчеты союзников.
Конечно, труднее всего было переломить себя грекам, а их в этом походе насчитывалось немало на эскадре. Предстояло освобождать от французов Ионические острова, где основным населением были греки, а потому даже командиром флагманского корабля «Святой Павел» был назначен грек капитан Сарандинаки.
Это назначение Ушаков считал неудачным. Сарандинаки ненавидел угнетателей своей родины такой лютой ненавистью, что при будущих сношениях с турками можно было ожидать немало неприятных осложнений.
Но пока были неприятности другого рода.
Черноморский военный флот выходил за пределы родного моря далеко не таким, каким его хотел видеть адмирал. Корабли изнашивались скорее, чем люди. Построенные в свое время наспех (к этому вынудила внезапная война), они не выдерживали сильных ветров и нередко в бурную погоду прекращали крейсерскую службу, укрываясь в бухтах. Адмирал неоднократно писал высшему начальству о состоянии флота, но Мордвинов и вице-президент Адмиралтейств-коллегии Кушелев оставались глухи к его рапортам.
Последствия олимпийской невозмутимости начальства сказались, едва только эскадра под флагом Ушакова – шесть кораблей, семь фрегатов и три посыльных судна – вышла в море. Эскадру встретили сильные ветры, поднимавшие большие волны. На корабле «Святая Троица» и фрегате «Святой Николай» были повреждены рули, а посыльное судно «Святая Ирина» пришлось отправить для исправления обратно в Севастополь.
Адмирал давно привык бороться со всеми неустройствами своими средствами, при помощи команд. Его прекрасно обученные команды, лихие в море и неутомимые на берегу, своим трудом, своим упорством из года в гол исправляли то, что губило высшее начальство своим равнодушием. И только на них, матросов, канониров, офицеров, и надеялся Ушаков в предстоящем долгом и трудном походе.
Как было предписано императором, Ушаков еще из Севастополя послал авизу[13] «Панагия Апотуменгана» в Константинополь к русскому послу Томаре. Теперь он ждал ответа. Все корабли убавили паруса и, покачиваясь на ясной, синей воде, тихо приближались к проливу.
– Я приказал Тизенгаузену торопиться с ответом, когда посылал с ним тайному советнику Томаре повеление императора, – сказал Ушаков, уже испытывая нетерпение.
– Он хороший офицер, исполнительный, – тотчас ответил капитан Сарандинаки. – Вы сами знаете, Федор Федорович, что султаны ничего скоро не делают.
– А это что, не наша «Панагия»? – воскликнул адмирал, поспешно поднимая подзорную трубу.
Он увидел коричневые скалы и белый парус, высунувшийся из-за них, похожий на заячье ухо.
– Нет, не «Панагия», простая фелука, – ответил сам себе Ушаков и вздохнул.
В это время из щели пролива, все еще темной и туманной, вырвалось что-то похожее на освещенную солнцем розовую стрелу и неторопливо поднялось вверх, к черным зубьям крепости.
– Цапля! Смотрите, цапля! – сказал лейтенант Метакса.
На его молодом лице появилось выражение ребяческого удовольствия, а черные, как виноградины,
