командирским голосом. — Смирна!
Конвой мгновенно выполняет команду.
— Это вам цирк, солдаты? Развлечение? Ждать за дверью, пока не позовут…
К сожалению, у дверей они не сталкиваются: первым выходит тот, что справа… жаль. Если бы столкнулись, было бы веселее.
— Так что у тебя, Семён? — она поднимается со стула и подходит ко мне.
— Не бери в голову, Маринка, — вскакиваю с кушетки и привлекаю её к себе, она не сопротивляется. — У меня — порядок.
— А дисбат?
— Это 'дисбат'? — я ухмыляюсь. — Это санаторий с неудачной программой развлечений.
— Мне позвонили, — драка…
— Чепуха…
Я пытаюсь прижать её к себе, но она отстраняется:
— Милый, тебе нужно в душ.
Я вспоминаю, чем кончилась попытка убраться в душевой. Да. Собственно для помывки и вызывался в наряд.
— Ты права, — соглашаюсь и делаю шаг назад. — Без стационара не обойтись: водные процедуры, усиленное питание и полный покой…
Она смеётся:
— Недели хватит?
— Ну, разве что для разминки…
— А там и сборы кончатся… — соображает она.
— Ещё полгода: студент спит, а служба идёт.
— Ну, со мной ты сильно не поспишь… — обещает Маринка.
4
Бытие. Гл. 3. Ст. 6:
'И увидела жена,
что дерево хорошо для пищи…'
Мутуалы неприхотливы в еде.
Ровное свечение лампы вновь сменилось болезненной судорогой. Один, четыре, восемь… и череда перепадов темнее-ярче. Минута… и ровный свет.
Я никак не могу придумать, чтобы это могло значить? Может, запускают что-то большое и мощное? Может, генератор, по мере набора оборотов, вибрирует на своих неплотных кронштейнах? Только зачем на 'Кассиди' генераторы? Огромный цилиндр: километр в диаметре и чуть больше километра в длину, — на орбите Меркурия. Кубический километр биосферы. Электричество от полупроводниковых панелей, которыми выложена вся наружная боковая поверхность станции.
Главный звёздный центр Солнечной Системы. Главный? — единственный!
Здесь, в этом 'беличьем колесе', куётся звёздное будущее человечества. Отсюда это будущее радиально расползается по космосу. Равномерно и прямолинейно. Как и положено долиуму — без всяких загибов, поворотов и вывертов. Только вперёд! Величаво и не спеша. Ибо торопиться мутуалам незачем: регенерация и вечная молодость.
Такое, вот, повальное бедствие. Чтоб им всем пусто было!
Так что, вернее всего, просто неисправная проводка. Где-то коротит… но тогда тем более непонятно: чем тут электрики занимаются? Найти и устранить, об исполнении доложить.
Входит Маринка с подносом. В халатике 'на мне что-то надето': едва ягодицы прикрывает, бесстыжая!.. Но первым делом — ужин. Тот самый, что на подносе.
— Милый, ты должен выпить это.
Она протягивает мне стакан, до половины наполненный тягучей бурой жидкостью.
— Что это?
— Тебе не всё равно?
Она права. Пью тёрпкую жидкость. Ничего. Терпимо.
— Утром и вечером, Сёма, — говорит она, усаживаясь в кресло напротив. Полы халатика послушно ползут вверх по крепким загорелым ногам и останавливаются в сантиметре от самого интересного. — Через день кровь очистится от сексоингибитора, но в туалет придётся побегать…
— Напугала! — я запускаю вилку в пластиковую посудину с салатом из капусты.
— Для лимаксы — минутное дело. Шутя кровь чистит, может, согласишься? Это как гирудотерапия…
Нет. Это как ушат холодной воды. Сразу хочется назад, в камеру. К простой и ясной жизни арестанта.
— Ладно, забудь, — она досадливо машет рукой. Соломенные волосы от резкого движения вздрагивают вместе с грудью. — Не напрягайся. Мы уже один раз сделали ошибку. Не нужно ничего рвать. И доказывать ничего не нужно. Просто поешь котлеты с макаронами. А после всё обсудим.
— После котлет? — я возвращаюсь к ужину; в камере кормят по-другому.
В конце концов, за эти пять лет много чего произошло. И от того максимализма, который когда-то будил во мне безрассудство, мало что осталось. Наверное, поэтому, когда она закурила, я только спросил:
— Давно куришь?
Она улыбается, красивым жестом отводит руку в сторону и смотрит на тлеющий кончик сигареты:
— Вот как мы расстались, так и начала. Ты же понимаешь — вреда никакого. Минздрав предупреждал-предупреждал, а лимакса предупредила…
— Как и всё остальное.
— Ты против?
— Никотин охотился на лошадь, а червь убил человека.
— Глупости, — она небрежно ведёт сигаретой в воздухе. — Глупости и расизм.
— Кому как, — я пожимаю плечами. — Для меня чистота человеческой расы — не пустой звук.
— 'Чистота расы'? У тебя давно был секс с человеком?
— Ха! — смех сухим комом застревает в глотке. — Какой секс, милая? Я в армии. В дисбате…
— Ты прекрасно понял, о чём я! И не нужно бравировать несуществующими тяготами. В армии ты шестой месяц. В дисбате — второй. И наверняка за отказ от соития с лимаксой. Верно?
— Верно, — неохотно соглашаюсь я. — Вот только про 'секс с человеком'… ты зря.
— Это почему же?
— Потому что 'человеческих женщин' больше нет. Полным составом подались в мутуалки. Умным захотелось стать красивыми. Красивым — умными. Нет больше человеческих женщин, Марина. И человечества больше нет.
— Ты нисколько не изменился, — недовольно хмурит брови Марина, — всё драматизируешь.
— Нет, милая, это не драма, это — трагедия. Я слышал, что вы уже и забеременеть можете по желанию…
Я вытираю салфеткой губы и беру стакан с чаем. Да! Это не наше отвратное пойло с привкусом мыла. Это — чай!
— Всё под контролем, — соглашается она. — Биохимия, гистология, вегетация…
— Ура алкоголю и наркотикам! — дурашливо тяну старую песню. — Без будуна и зависимости!
— Это плохо?
