— Не знаю, — я возвращаю на поднос пустой стакан. — Уже не уверен. Только если червь 'чистит' и 'продуцирует', для чего вообще табак и алкоголь? Пусть бы себе и гадил наркоту прямо в кровь, по капле. Ходили бы под вечным кайфом.
— Ради эстетики процесса, дорогой.
Она эффектно выдыхает очередные три литра сизого воздуха, безнадёжно испорченного никотином, и гасит сигарету в одной из моих пустых тарелок. Я ставлю поднос с использованной посудой на пол, и Маринка тут же усаживается мне на колени. Она поправляет волосы, и мы целуемся. Нежно и долго… как и следует целоваться любовникам после долгой разлуки.
От неё пахнет ландышем и чистой кожей. Карамельный привкус губнушки напоминает о студенческих временах. И никаких следов никотина…
— Я где-то читал, что теперь для беременности вам и мужчина не обязателен?
— Даже вреден, — безразлично соглашается она. — Труднее контролировать: мальчик или девочка, цвет глаз, волос…
— И ты будешь утверждать, что это не смерть расы? Неслыханно: человек размножается почкованием!
— В самом деле, — она не скрывает насмешки. — Как-то не по-божески: безболезненные роды, плевать на резус-фактор и контрацептивы. Никаких циститов-маститов, патологий незрелости, генетических болезней и уродств. А что, собственно, ты бы хотел оставить из этого списка?
— Характер, дорогая, — я сыт и благодушен. Тема нисколько не напрягает. Тепло и уютно. У меня на коленях — самая прекрасная женщина в мире. И она просто ждёт, когда я отнесу её в постель. — Человечество забывает о трудностях. Мужчинам не нужно тренироваться до седьмого пота, чтобы выглядеть мужчинами. Подсадил червя на спину — оп-ля! Готово! Аполлон, мать его! Все — аполлоны. Поголовно. Женщине не нужно мучить себя диетами и постоянно думать о том, как она выглядит. Червя на спину, хлоп! Венера!
— И что же в этом плохого?
— Дармовщина, Маринка. Человек делал себя, превозмогая трудности. Черви убили трудности. Без трудностей нет людей.
— Мне кажется, ты идеализируешь человека, — мягко говорит она. — Сколько мужчин тренировалось 'до седьмого пота'? Я, к примеру, знаю только одного. И что же, чёрт подери, плохого в том, что теперь каждый делает своё тело, как ему нравится? Неужели мир будет уродливей, если все будут аполлонами и венерами?
— Мир — это стимулы к развитию и совершенству. Совершенно не важно: каратэ или тхэкван. Важно: 'до', — путь, которому должно следовать.
— И что это означает, милый? — мурлычет Маринка, покусывая мне ухо. — Нельзя ли попроще, на примерах.
Но я всё ещё держусь, противлюсь неизбежному:
— Человечество беззащитно… здоровье и мускулы — это ещё не готовность отразить агрессию и защитить.
— Следи за словами, милый, — она, смеясь, ладошкой прикрывает мне губы. — Уж не нас ли, мутуалов, ты записываешь в человечество? Не нас ли собираешься защищать?
Я чувствую досаду.
Она права.
Для меня и вправду они — люди, а не улитки. Впрочем, если судить по пропорции масс, то такое представление весьма близко к истине.
— Эй, защитник, — неожиданно меняет тон Марина. — Не пора ли нам в койку?
— Но это… милая… у меня же пока не работает. Ещё сутки изнурительной терапии.
— Неужели тебе не хочется проверить? Или я должна тебе напомнить, что ты обычно делал в таких случаях?
…
Нет, я справился и без её напоминаний. И уснули мы только под утро…
5
Бытие. Гл. 3. Ст. 14:
'И сказал Бог слизню:
за то, что ты сделал это,
проклят ты.
И будешь ходить на чреве своём, и будешь есть прах'…
Так была разрушена первая мутуальная пара.
Механический корсет сдавливает туловище и затрудняет дыхание. УВЧ 'ласкает' внутренности, но настоящее мучение доставляет не техника, — а врач, который сидит у меня в ногах на кушетке. Он уже минут двадцать рассказывает, как нам всем дико повезло, когда тридцать лет назад китаец Цунг Йенг На догадался слюной долиума растворить кожный покров лягушки, объединив нервные системы земноводного и слизня. И как им сразу стало хорошо. Первый зарегистрированный случай рукотворного симбиоза. А через два года — опыты на человеке…
Врач в восторге, что та первая лягушка всё ещё где-то квакает, а мне жаль, что тогда никто не умер. Добровольцы соревновались между собой за лучшее сознательное управление процессами внутри своего тела. Оказалось, что нервная система лимаксы, пустившая корни в спинной мозг, позволяет наладить обратную связь между височными долями коры больших полушарий и вегетативной нервной системой.
Мутуалы пили морскую воду, без скафандров спускались в километровые глубины и неделями жили на Эвересте без одежды и кислородных аппаратов.
Но меня радует не бесконечность, за которую была задвинута граница человеческого ареала, а условие, при котором симбионт приживался. Простого согласия, к которому можно склонить принуждением, было недостаточно.
Заставить человека стать мутуалом — невозможно.
Лимакса приживалась только при жгучем, настойчивом желании человека принять в своё тело чужой организм. Имплантация симбионта во сне или в бессознательном состоянии хозяина — исключалась. А также исключались идиоты и дети, которым никак нельзя было растолковать, какие преимущества им даёт червь, навеки угнездившийся на позвоночнике.
'Навеки' — в буквальном смысле! Человек и червь в мутуальной паре обретали бессмертие.
Стоит ли говорить, что за первые десять лет мутуальной революции из общества исчезли старики, больные и увечные?
Я изо всех сил изображаю внимание, борюсь с корсетом, злюсь на пропаганду ненавистного мне способа жизни и размышляю о таинственных сигналах. Поэтому мои мысли путаются, бессвязно прыгая с одной темы на другую.
Один, четыре длинных, восемь коротких…
Это не может быть случайной неисправностью проводки. Воспроизводимость и осмысленность. Что, если 'один' — знак внимания? 'Четыре' и 'восемь' — указание числа строк и столбцов в матрице сигналов? Четыре на восемь, это тридцать два. По числу букв. Потом идёт само сообщение, как последовательность пар сигналов: 'длинное' число — номер столбца, 'короткое' — номер строки…
Или наоборот. По контексту станет ясно.
Если по ячейкам разбросать буквы, то каждая пара сигналов из длинных и коротких цифр, — это буква. Немного внимания и сообщение будет услышано.
Вот только нет у меня возможности порадовать корреспондента вниманием. Фанат симбиотического будущего заканчивает свою лекцию неожиданно:
