'СКОЛЬКО ТЫ УБИЛ'.
Ну, на этот вопрос я могу ответить абсолютно точно: 'НИ ОДНОГО'.
'А Я ТЫСЯЧУ'.
Тогда я повторяю вопрос: 'КТО ТЫ'.
И он мне отвечает: 'Я ТЕСТАЦЕЛЛ'.
И мы продолжаем нашу беседу.
8
Бытие. Гл. 3. Ст. 17:
'Адаму же сказал: …
проклята земля для тебя;
со скорбью будешь питаться
от неё во все дни жизни своей'…
Речь не об оскудении земли, а о вынужденном ограничении пищевого рациона человека. Поскольку без симбионта лишь немногие плоды и растения годятся человеку в пищу.
Армейская терапия как всегда на уровне: 'в лазарете отлежался, на штыки врага помчался'…
Во всяком случае, успехи местной медицины налицо. В том смысле, что по роже моей не скажешь, что третьего дня был избит нещадно: ухо срослось, разбитые губы вернулись к естественной форме, размерам и цвету (мазь номер пять, электрофорез, бетонин внутримышечно). А то, что косточки мои при неосторожных движениях скрипят и побаливают, — скрываю, дабы вводить врагов в заблуждение: огурчик совсем свежий, только из госпиталя. Хоть сейчас в бой.
Всего 'врагов' — семь. Команда звездолёта. Некомплект.
Празднуем в экипаже: кают-компания, восемь кубриков, кухня, удобства…
Борис со своей девушкой Викторией. Тот, что в душевой был 'вторым', зовётся Сергеем, сидит на кушетке рядом с Линой. 'Третий', он же 'добряк с лавочки', — Василий, у него в руках гитара, а на плечах — Диана. Что нисколько ему не мешает довольно ловко управляться с инструментом. Играет он здорово.
Поёт не хуже.
Впрочем, они все поют…
И Маринка-именинка, тоже. Я и не знал, что у неё такой чудесный голос.
Только чему удивляться? Захотела — заголосила. Захочет — полетит.
Лимакса — червь сомнений, на поверку исполнителем желаний обернулся.
Хотя… может, пока Маринку во враги не записывать?
Она сидит рядом. Её рука на моём колене. Будто боится, что я встану и уйду.
Напрасно. Боится напрасно, говорю. Я и сюда-то едва доковылял. Надо передохнуть… перед обратной дорогой.
То, что мы с Борисом едва не убили друг друга, никак не сказывается на душевности посиделок: девушки очень красивы и приветливы. Парни добродушно снисходительны. Беседы исключительно о прекрасном и возвышенном: звёздная экспансия, звёздное будущее, звёздные перспективы человечества.
Я помалкиваю. Только невежи в чужих монастырях свои уставы пиарят. Вот и молчу, что не проходит мимо внимания прекрасной половины нашего тёплого собрания:
— А кто вы по специальности, Семён? — тормошит меня Лина. — Марина говорила, историк?
— Юго-Восточная Азия. Средние века.
— Таиланд? Лаос? Камбоджа?
— Нет, Япония. Сёгунаты Минамото, Асикага, Токугава…
— О! — вклинивается Сергей. — Мне тут набор ножей обломился. Интересуюсь знать твоё мнение.
Он прячется в одном из кубриков. Через минуту возвращается.
В руках — симпатичная чёрная шкатулка. Внутри, на тёмно-синем бархате два великолепных прямых ножа: рукояти под цвет коробки, отливающая фиолетовым сталь. Клинки остро заточены. Режущая кромка отполирована до эффекта плывущей волны. Интерференция.
— Знатная вещь, — одобрительно киваю и возвращаю коробку владельцу.
— Мне сказали, что это косунбогу.
— Косунгобу, — автоматически поправяю и тут же спешу успокоить. — Тебя обманули. Лезвие ножа для сэппуки всегда под углом к рукояти, без цубы и белое. И уж парами они никогда не хранятся. Но ты не переживай: это танто. Отличные ножи: баланс, сталь, кромка…
— Семён, а правда, что самураи себе харакири делали? — интересуется Лина.
— Правда, — я пожимаю плечами. — Только, всё-таки, 'сэппуку'. Это уважение к традиции.
— А есть разница? — торопится узнать что-то новое Сергей. — Чем отличается?
— Тем же, чем 'врезать дуба' отличается от 'перехода в мир иной'. Всего лишь вульгаризация, разночтение одного и того же иероглифа. Если дело чести проиграно, всё можно поправить сэппукой.
— Дикость какая-то, — недовольно роняет Вика.
— Цена словам и поступкам, — поправляю я.
— История? — немедленно снимает напряжение Диана. — Как же вас к нам занесло?
— Сдал экзамены в аспирантуру. Но для зачисления нужна справка из военкомата о прохождении срочной. Год раздумывал. Потом учебка: тренировки, тесты, анализы. За каким-то чёртом загнали к вам, на 'Кассиди'. Что армейскому крюингу от меня нужно — не знаю. Но в первый же день майор потребовал соития с лимаксой. Лимаксу я послал. Майора тоже. Лимакса меня простила, майор — нет. Вот и хожу в штрафниках. Неквалифицированный труд, отстойное питание и ограничение свободы перемещений.
— Это вас угнетает?
— Ни в коем случае, — отвечаю быстро, ибо — правда. — Согласен на что угодно, лишь бы оставили в покое и дали дожить до дембеля.
— Нет, — говорит Диана. — В нашей системе так просто ничего не делается. Крюинг — это рота суперспецов: психологи, социологи, симбиологи. Если тебя к нам из учебки забрали, то им что-то нужно. Не надейся, — не отвяжутся. На 'Кассиди' ничего просто так не происходит.
— Разумеется 'не просто', — подключается к теме Василий. Гитара под его пальцами радует слух душевными переборами. — Видела бы ты, как он нас в душевой раскидал. Как кегли!
В его словах только смиренная уважительность.
Не в моих правилах отвечать гнутой монетой:
— Ну, положим, во втором раунде, вы отыгрались.
— Отыгрались? — изумляется Борис. — Да ты убил меня, парень! После нашей схватки я два часа в реанимации отлёживался.
— Я о том, что если бы вы втроём на меня кинулись…
— Втроём?! — переспрашивает Сергей. Я физически чувствую их уважение и восторг: — Ты был готов сразиться с нами тремя?
— А где вы учились драться? — вклинивается Лина. — Я вообще о таком не слышала, чтобы человек оказал сопротивление мутуалу.
— Бусидо — тема моей диссертации, — скромно так отвечаю. — Но понимание кодекса чести самурая без рукомашества, то же, что пояснения инструктора по плаванию на дне сухого бассейна. Так что моя компетентность вынужденная. А вот вы, Борис, где брали уроки рукопашного?
Они смеются. Смешно им. Впрочем, нет, смешно не всем. Маринка моя хмурится:
— А мне кажется, — говорит она, — чтобы скачать у тестацелловой сборки инфу по рукопашке, большого ума не нужно. И хвастать тут нечем: если после ТАКОГО получить по башке от человека…
Улыбки зауживаются. Гитара Василия чуть позванивает в попытке отвлечь от напряга.
