серьёзной переделке. Так что ты — это ты, все остальные — лишь тени, с руками для работы.
— Тени? Выходит, ты можешь не только дырку в голове залатать, но и всё из головы через эту дырку вытрясти?
— Что-то в этом роде.
'Он отнёс меня в лазарет и включил запись. Откуда он знал, как это сделать'?
И ещё. Он обещал спеть песню, и он её спел…
— А я зачем понадобился? Пятьдесят лет тебя устраивала компания теней, а теперь вдруг на общение потянуло?
— Полегче, Отто, я ведь теперь — бог!
— Вот это да, — меня начал разбирать смех. — Что же ты тогда, выйдя к костру, забыл представиться? 'Здравствуй, Отто, я — твой бог…'
— Смеёшься? Напрасно. Не забывай: я тебя создал! Могу и убить…
— Удивил! Миллионы женщин каждый день кого-нибудь создают. Так что, каждой — по нимбу над головой? Можешь убить меня? Я слеп и обездвижен, и чтобы меня убить, совсем не обязательно быть богом.
Он молчит. И мне сказать нечего. Я нащупываю на поясе нож и продолжаю работу над галеоном. Помнится, я мечтал уплыть на нём. Сейчас во мне крепнет уверенность, что я сделаю это. Если лысая голова — признак копирования, значит, существует и запись Катерины. Моей Катерины. Любая задача разрешима, в противном случае её невозможно было бы сформулировать. От меня требуется только найти запись своей женщины…
Потом бежать. А если и вправду полсотни лет сгинуло — прекрасно! Обо мне давно позабыли. Бежать и начать новую, счастливую жизнь. Благо есть на что…
Я в строю! У меня есть задача!
Я вслепую, механически обтачиваю галеон. После того, как я вспомнил, что у меня в руках, мне нет необходимости на него смотреть. Мои руки сами найдут дорогу к формам, изначально заложенным в дереве. Точно так же будущее миллиардами вероятных событий уже готово для нас в настоящем. И наша предрасположенность к добру или злу включает ту или иную версию нашего будущего.
Стружка сыпется мне на лицо и шею, но мне приятны прикосновения грубого дерева к коже. Мысли текут легко и свободно. Как стальное, правильно заточенное лезвие скользит вдоль волокна по древесине…
Я останавливаюсь. Я пытаюсь воспроизвести то, о чём только что думал. 'Отто, — говорю себе. — Такие глубокие мысли должны быть тебе в диковинку'.
— Почему ты остановился? Очень приятно наблюдать за твоей работой.
— У меня такое впечатление, что ты ковырялся у меня в голове.
Он смеётся:
— Как-то у костра ты горячился о справедливости. Мне показалось полезным, брат, чуток заточить тебе ум и немного освежить память…
— Брось, у Господа нет ни брата, ни сестры, ни матери…
Он опять смеётся.
— Не так было сказано…
Смех плавно отдаляется и гаснет вместе с моим сознанием, где-то неподалеку от бесконечности.
Часть 3. Форт-Земля
'Организация духовного мира этих существ является точным отражением их нестабильной физической сущности. Прежде всего, это проявляется в неуравновешенности понятий добра и зла, или даже в полном отсутствии таковых понятий у подавляющего большинства особей. Несчастные, не имея никаких представлений о том, откуда они пришли, и куда после своей мнимой смерти отправятся, они любому, даже самому благоприятному своему положению, предпочитают движение.
Даже если это движение ведёт в никуда.
Здесь мы сталкиваемся с неумолимостью их генетической программы, которая исключает понятие остановки…' Из отчёта экспедиции к VI(3)
I
Я сосредоточенно смотрю в тарелку, будто вижу в ней опору и спасение. Не сказал бы, что так уж сильно боюсь своих скуластых, поджарых двойников, но, признаюсь, голова идёт кругом, это точно.
Сегодня куриный суп с лапшой. На второе пельмени — перемолотое мясо заворачивается в тесто, варится и подаётся со сметаной или уксусом. Салат из свежих помидоров и огурцов. Хлеб чёрный, ржаной. Компот из сухофруктов, берёзовый сок. Всё свежее и очень вкусное. Русская кухня предполагает обеды из трёх блюд, и я понемногу начинаю отъедаться. Что-то я вообще не припомню такого обилия пищи. Завтрак, обед, ужин. Между обедом и ужином предусмотрен чай и бутерброды с икрой или копчёным мясом.
И так уже пятый день.
Я здоров. К этому тоже начинаю привыкать. Хотя поначалу это 'здоровье' сильно беспокоило. Лицо теперь у меня чистое: ни сломанного носа, ни рубца над бровью. Я не буду по ним скучать. Зубы все свои, нет ни одной коронки или пломбы, ничего, что напоминало бы о цивилизации, практикующей сдобу, шоколад и зубных врачей. На теле — ни одного шрама. Волосы понемногу растут: бреюсь каждый день, и вот-вот начну пользоваться расчёской.
Женщина у меня тоже есть. Вернее, была. Я её прогнал.
'— Отто, — сказал на это Василий. — Я исследовал таблетки, на которых мы жили без малого месяц, и в их составе обнаружил любопытные соединения, тормозящие половую биохимию. Не паникуй, они совершенно безвредны. День-два, твой организм очистится от этой солдатской дряни, и будешь как огурчик.
— Огурчик? — тупо переспросил я.
— Или как морковка… не бери в голову. Девочка 'что надо', и своё дело знает. На всех хватает, жалоб нет. Тебе понравится…'
Тогда я не ответил ему.
Но оценил его осторожность. Если бы он говорил со мной лично, я бы его немедленно убил. А так просто посмотрел на трубку у себя в руке и положил её в специальный кармашек на поясе.
На этой трубке нет ни одной кнопки или какого-нибудь переключателя. Только динамик, чтобы я его слышал. И микрофон, чтобы, значит, был в состоянии ответить. В любое время дня и ночи. И эту штуку выключить невозможно. Выбрасывать бесполезно. Пробовал. Он сразу переключается на громкую связь, и приходится общаться со стенами, в каждой есть микрофон и динамик, и телеобъектив, и… я и сам ещё толком не знаю, чем там эти стены фаршированы…
'— Василий, почему ты прячешься? — спросил я в первый день. — Как к тебе пройти? Я хочу разговаривать с человеком, а не с куском пластмассы.
— Тебе придётся к этому привыкнуть. У меня большие планы. Риск общения должен быть минимальным. Теория стопроцентных решений, не забыл?..'
Мы постоянно беседуем. Я пытаюсь вывести его из себя, заставить вспомнить, что он такой же человек, как и я, как и все эти люди вокруг. Иногда мне кажется, что я вот-вот достигну цели, иногда — что всё дальше удаляюсь от неё. Наши диалоги непрерывно прокручиваются у меня в голове. От случая к случаю память выплёскивает ключевые фрагменты этих бесед. Я знаю, что мне нужно принять какое-то решение. Но данных пока недостаточно. Да и сама задача толком не сформулирована.
Я не знаю, что ему от меня нужно.
Впервые пройдя коридорами базы, я испытал шок.
