своим менее расторопным товарищам. Левая рука заходит за плоскость правого меча и чуть отводит его в сторону Я маленький, мне много не надо. Стремительно вращаюсь и за половину оборота вхожу в контакт с владельцем отодвинутого меча. Было бы тут чуть светлее, этот трюк мог бы и не получиться. А так, меч левого мечника скользит остриём по правому боку (пустяки, царапина!); меч сверху снимает стружку кожи на голове. Плевать! Это не самая большая цена за то, чтобы прорваться. Ну, что ж, моя очередь, господа! Удар правым локтём по самому краю щита левого гвардейца. Я легче! И не фокусник. Но я знаю, что такое импульс. Видел, как кусок мороженой говядины прошибает кирпичную стену. Всё дело в скорости. Скорость, помноженная на массу… страшная штука.
Край щита дрогнул и прогнулся внутрь, открывая проход к плоти. Раздаётся запоздалый стон, но я, не прекращая вращения, дожимаю щит плечом и просачиваюсь в образовавшуюся брешь. Здесь темно и влажно. Пахнет потом, ухоженной маслом кожей и страхом.
Им есть чего бояться.
Здесь они бессильны: руки-то заняты!
Ныряю под чьи-то ноги и через мгновение оказываюсь по другую сторону живой баррикады. Глупцы! Хочу видеть, как вы развернётесь. Пропустить противника за спину, значит умереть…
Нет. Я недооценил Калима. Я прорвался лишь за первую линию обороны. А вот и вторая: лучницы матушки Кселины. Тетивы натянуты. У этих сомнений нет. Эти будут стрелять по своим. И они стреляют. Падаю на пол. Сверху доносятся крики, возмущённые вопли и ругань. Начинают валиться гвардейцы.
Задача первого рубежа обороны — остановить. Теперь у меня нет главного: скорости. Второй рубеж, чтоб уничтожить противника. Даже если для этого придётся перестрелять всех гвардейцев первой линии.
Я уже готов вскочить на ноги, когда чувствую в воздухе новую смерть. Отчаянно пытаюсь прикрыться падающими телами солдат. Происходящее больше напоминает кошмарный сон, чем схватку. Они всё валятся и валятся. Мне их жаль. Грустно чувствовать себя расходной пешкой в чьей-то игре, замешанной на измене. Похоже, что матушка Кселина задалась целью истребить Гвардию её Величества на корню. Ликвидировать, как класс. По всему видно, что сегодня не одного меня одурачили. Калим жестоко просчитался.
Сдав меня Кселине, он рассчитывал взобраться по служебной лестнице ещё выше. Куда? А шут его знает! Но для самой Кселины вся эта западня была нужна лишь как предлог, чтобы истребить Гвардию. Иначе лёгкость, с которой лучницы методично отстреливают гвардейцев, объяснить невозможно.
И всё равно бойцов не хватает, чтобы как следует за ними спрятаться от разящей смерти. Две стрелы впиваются в ногу ближайшего ко мне солдата, он со стоном опускается на колено. Следующий залп мы делим с ним почти поровну: одна из стрел царапает мне шею, вторая с хрустом проламывает ему лоб.
Ряды гвардейцев приходят в движение. Уцелевшие, наконец, поняли, что происходит. Они разворачивают щиты и под их прикрытием, с нарастающим рёвом несутся по мне и мимо меня на лучниц.
Это хороший признак.
Это даёт надежду.
Я подхватываю щит мертвеца со стрелой во лбу, вскакиваю и бегу к лучницам, прикрываясь щитом и быстро редеющей шеренгой гвардейцев.
Мне повезло. Охотники перегрызлись между собой.
Волна гвардейцев накрывает лучниц. Те, побросав луки, выхватывают короткие, чуть изогнутые сабли, больше похожие на кинжалы. Побоище разваливается на отдельные стычки.
Гвардейцы заметно уступают лучницам в числе. Но они лучше вооружены и обозлены до предела. Я их понимаю. Я бы и сам взбеленился… Меня кто-то трогает за плечо.
Тут же приседаю, раскручиваюсь юлой, стараясь достать краем щита нападающего…
Василий. В полный рост. Стоит. Улыбается.
— Как тебе моё шоу?
От неожиданности выпускаю щит, и он, планируя, кренясь и вращаясь, улетает прочь, теряется среди разбросанного оружия, пропадает в завалах трупов.
Смотрю на истекающих кровью раненых. Их призывы о помощи тонут в ругани схватки ещё живых. Озверевшие гвардейцы вырезают остатки амазонок. Женский визг теряется в басовитой перекличке привычных к командной рубке мечников.
Я давно подозревал, кто он такой. И то, как легко он разделил и натравил друг на друга этих людей, мужчин и женщин, только укрепило мои подозрения.
— Отвратительно.
— В самом деле?
Он критически осматривает коридор.
— Ты просто устал, — заявляет Василий. — Здорово дерутся!
— Они убивают друг друга!
— Вот именно. Не стоит им мешать. Тем более, у нас свои дела…
Я чувствую, как шатается под ногами пол, внезапно вспотели ладони; я тру их о материю брюк и с ужасом озираюсь.
— Господи! — прорывается стон. — Боже мой! Калима!
Поворачиваюсь назад и делаю несколько шагов.
— Боже мой! — я не слышу своего голоса, спазмом перехватило горло. — Калима!
Натыкаюсь на Василия.
— Что ты скулишь? — по-прежнему улыбаясь, он разводит руками. — Всё, кончилась твоя Калима. Ты её бросил, побежал вперёд. Вот она вся и вышла…
Я обхожу его и ору во весь голос:
— Калима!
Мой вопль перекрывает шум боя. То ли у меня в ушах заложило от собственного крика, то ли и вправду обе стороны опомнились, пришли в себя от навязанного им наваждения, и всё стихло…
— Калима! — истерически кричу я.
Нет, со слухом, вроде бы, всё в порядке. Это мир онемел от моего горя. Я опять проиграл.
И опять передо мной возникает Василий. Ощущение, что он вырастает из пола. Как гриб в ускоренной съёмке. Всё такой же улыбчивый, бесконечно терпеливый к моим глупым, детским заботам.
— Да всё в порядке, парень. Что это ты так расстроился?
Я прыгаю на него, стремительно распрямляя правую руку в сабельном ударе по горлу. Обычно этот приём у меня неплохо получается.
Но не сегодня. Уже в полёте чувствую, что не успеваю. Погода, наверное, нелётная…
Откуда у этой громадины такая скорость? Я вижу, как он спокойно, без напряжения, перетекает в нижнюю позицию. Я уже не могу остановить руку: она рассекает воздух в том месте, где лишь четверть мгновения назад была его голова. Я открыт. Я попался. Вижу его пальцы, змеиным жалом несущиеся к моему лицу. Пытаюсь прикрыться плечом, наклонить голову.
Нет, не успеть. Глаза!
Боль. Я вою от боли. Только теперь начинаю падать, но упасть мне не даёт беспощадный удар под диафрагму. Вой застревает в глотке, огненным ручейком по трахее возвращается в лёгкие и разливается в них лавовым озером.
Теперь в огне каждая альвеола, каждый капилляр. Все эти годы они трудолюбиво вытаскивали из воздуха кислород и насыщали им мою кровь. А теперь кроме огня им нечего мне дать. В мире нет больше воздуха. Кончился.
Я не чувствую падения. Не понимаю, где верх, где низ.
Где там у меня руки, где ноги. Голова! Где моя голова? Ведь была же! Как сейчас помню. Время истекает бесконечными секундами, а я всё ещё цепляюсь за жизнь. Нет мыслей, раздумий. Нет ничего, кроме мутного розового тумана и боли, навечно поселившейся в избитом, измученном теле, и слабости, ядовитым дурманом ползущей по сведенным судорогой мышцам…
Вводная лекция по рукопашному бою. Это ещё до того, как синяки становятся неотъемлемой частью жизни. Они будут менять цвет и место: вспыхивать фиолетовыми звёздами, превращаться в оранжевые
