— А я-то к твоей человечности взываю… — мой голос дрожит от ненависти. — Я тебе нужен просто как инструмент… ветошь, которой после работы вытирают руки и отбрасывают прочь. Чтоб не лезла на глаза, не отравляла воздух…
— Ты очень впечатлителен…
— Зато тебе на всё наплевать!
— Верно, — соглашается Василий. — Здесь ты прав на все сто! Как эта штука работает? Что тут крутить?
— Оставь меня, ничего тебе не скажу.
— Не дури, Отто. У нас сделка. Ты помогаешь мне, а я даю ещё один шанс твоей никчемной цивилизации.
— Никаких сделок! Пусть всё будет так, как есть. Ничего мне не надо.
— И тем пяти миллиардам покойников тоже ничего не надо? — его голос тих и спокоен. Будто читает прошлогоднюю газету с давно забытыми, никому ненужными новостями. — Давай, Отто, скажи, что твои амбиции и переживания для тебя значат больше, чем жизнь и смерть твоей расы.
Я молчу.
— Я тебе не нравлюсь? Что ж, я от вас тоже не в восторге…
Слышу, как он поднимается, ходит между распорками буровой установки, что-то бормочет себе под нос. Только сейчас обращаю внимание, что размеренный грохот в дверь стих. Правильно, её не выломать.
Сейф!
А самый главный в этом мире специалист по сейфам как раз внутри оказался. Так что открывать некому.
По-моему, неплохой анекдот.
— Чем же мы тебе так не понравились, Василий?
— Ленью. От колеса до фабрики все изобретения посвящены одной проблеме: меньше усилий — больше еды. Будто в ней одной всё дело.
— Так ведь приказано 'хлеб трудом добывать'!
— Ещё было условие: 'в поте лица своего'. А вы? Чем бы ни заниматься, лишь бы ничего не делать. Выдумали цивилизацию, в которой каждый может спрятаться за спиной соседа, и крайних нет. Стандартные вещи, одежда, пища. Стандартная мораль, нравственность, законы. Наконец, стандартные судьбы и души. Унифицированная совесть. Приведенная к общему знаменателю Истина. Вы сыты, но лишили смысла свою жизнь.
— А ты бы хотел, чтобы мы умирали от голода?
— Я бы хотел, чтобы вы больше думали, чем ели!
Странный оборот. В русском языке я такого ещё не слышал. 'Mehrdenken, wenigersichemahren', так что ли?
— Давай, решай, — неожиданно говорит Василий. — Ты прав, мне плевать. Ты говоришь 'нет', и я ухожу. Один раз я уже так сделал. Мне спешить некуда. Подожду ещё сотню-другую тысяч лет. Может, ваши преемники будут поумнее вас. Выдумают что-нибудь более эффективное, чем сопливый супермен Отто Пельтц, которого хлебом не корми, дай погрустить над утраченными возможностями…
— Ящик с дорнами на втором этаже, — говорю я. — Справа от левой двери.
— Так-то лучше…
Слышу, как он поднимается наверх.
— Только не спеши, перед тем, как вставить жало в патрон, нужно снять противовес. Я объясню…
Я чувствую запах дыма. Молодцы, быстро сообразили.
Я бы и сам так поступил. Горит дверь…
Y (Кто там, в глубине нас?)
— А как по мне, то аналогия полная, — возражает Василий. — Близость копии к оригиналу определялась памятью. Если пакет воспоминаний копии совершенен, то копия отождествляет себя с оригиналом. Как ты.
— Ну и что?
Отто давно уже заблудился в лабиринтах его рассуждений. Настойчивость Василия в попытках что-то объяснить, растолковать, была непонятна: дверь они открыли. Куда-то там прошли. Теперь, вот, на чём-то сидят. И разговаривают.
Отто хотелось говорить совсем о другом. Как Василий собирается выполнить свои обязательства, например.
— А то, что общение с мортанами восстановило мне память настолько, что я отождествляю себя с оригиналом, одним из строителей этого мира.
— Очень интересно.
— Опять ехидничаешь? — осуждающе заметил Василий. — А ведь к тебе это имеет самое прямое отношение.
— Вот как?
— Представь себе! Ты ведь тоже с ними общался.
— Ничего у меня не восстановилось. Ничего не помню, кроме того, что я Отто Пельтц, и ты мне обещал…
— У тебя ещё всё впереди. Я-то уже сто лет вспоминаю, и до полной картины ещё очень далеко. Особенно тяжко было вначале…
Василий замолкает. Он думает. Он смотрит на обезображенное лицо Отто и чему-то улыбается.
— Пойдём, я тебе что-то покажу.
— Покажешь? — усмехнулся Отто. На трещинах разбитых губ заблестели капельки сукровицы. — В каком это смысле 'покажешь'?
— В прямом, — твёрдо отвечает Василий.
Через мгновение они оба оказываются в тесном жерле глубокого колодца. Отто разглядывает свои руки, на его лице заметно облегчение: он снова видит.
— Знакомое местечко, — говорит он, задирая голову кверху.
— Ещё бы, — соглашается Василий. — Один из сотен приёмных каналов Лунного города. Этой дорогой души возвращаются в информационный банк, а там уже решается: запускать их по новому кругу или отправлять на следующий цикл обработки…
— Ты вернул мне зрение, — останавливает его Отто. — Спасибо. Только всё ещё не ответил на мой вопрос.
— Ничего я тебе не вернул, и ты по-прежнему сидишь в кресле. А что касается твоего вопроса, то ответ слишком сложен, он не может быть однозначным.
Отто пытается разглядеть, что там, над выходным отверстием колодца.
— Почему так мало света? Экономят?
— Здесь всегда сумерки, Отто. В былые времена, когда вся эта кухня работала в полную силу и души шагали плотными рядами, было очень важно, чтобы они не узнавали друг друга.
— Почему?
— Это сложно объяснить. Вся штука в том, что на самом деле в любой момент времени на Земле проходит обкатку совсем небольшое количество личностей…
— Пять миллиардов, — подсказал Отто.
— Нет, — Василий покачал головой. — Души, это лишь осколки, грани личности. Они распределены по большому количеству носителей. Для повышения скорости обработки. Фабрика. Различные фрагменты одной и той же личности могут быть размазаны по миллиону человек, а, иногда, и больше.
Отто пожимает плечами и смотрит вниз, под ноги. Несмотря на слабую освещённость, в сумерках ясно угадываются тени: неуловимые грани тёмно-красного и коричневого мерцают и переливаются в голубом сумраке окружающего их пространства.
— Отсюда и берутся основные заповеди, — настойчиво пытается Василий пробиться в его
