начинал его беспокоить. Да и жива ли она вообще? Надо устроить ее поудобнее, а то запихали, как чемодан…
Он вышел, открыл заднюю дверь. Ульянина голова была запрокинута на спинку сидения. Солнце освещало бледное лицо и большую ссадину на лбу. Пытаясь подложить подушку, Влад нагнулся к ней… Губы со следами помады чуть шевельнулись. Влад отпрянул. И тут она открыла глаза. Большие, темно-зеленые, удивленные, очень женские глаза.
Окрестности Константинополя. 1059 год
Михаил, настоятель Филонеева монастыря, смотрел вдаль из окна трапезной. Монастырь стоял на горе. Внизу бушевала платановая роща, а еще ниже зеленела бухта Золотого Рога. Голова настоятеля опасно кружилась. Он то и дело поправлял на груди золотой, с рубинами крест. Теплая тяжесть приятно ложилась в руку, и тогда на смуглом скуластом лице мелькала белозубая улыбка, а глаза вспыхивали веселым безумием.
В миру его звали Филипп де Монсей. Он родился далеко отсюда, на берегах реки Уазы, в Шампани. Обычай майората лишил его наследства. Ни замка, ни земли, ни денег — куда податься младшему сыну славного рода?
Филипп с детства слышал легенды о несметных сокровищах Востока. Их рассказывали пилигримы, которым посчастливилось избежать сарацинских мечей и добраться до святынь Иерусалима. Филипп алчно воображал золотые дворцы, драгоценные камни, сосуды с благовониями… Ромейский басилевс хорошо платит своим наемникам… И вот де Монсей решился: так или иначе, он добудет себе богатство! На восток!
У Филиппа не было ни коня, ни меча. В путь он пустился пешком и на первом же постоялом дворе украл меч. В деревне он отнял у крестьянина тщедушную игреневую лошаденку. Спустя год Монсей стал во главе небольшого отряда, промышлявшего разбоем. Он увлек бродяг своей целью. На восток!
Но из этого предприятия не вышло ничего хорошего. Путь до Константинополя занял долгих шесть лет. Кровавый след за бандой Монсея стелился до самых Золотых Ворот. Мрачная слава сыграла с лихими франками плохую шутку. Как только они вошли в город, на них началась облава. Вместо почетной службы их ожидала плаха. А вокруг — чужая страна, чужой язык и высокомерный народ, считавший соотечественников Филиппа немытыми варварами. Спутники его разбежались, как крысы. И сам он метался затравленным зверем. Впереди маячил призрак плахи, кровавый топор палача… Мечты о богатстве разлетелись в дым, осталась одна звериная жажда выжить. Инстинкт самосохранения подсказал ему выход.
Перед настоятелем Филонеева монастыря предстал высокий, широкоплечий франк с черными кудрями до плеч, бесовской ухмылкой и быстрым, настороженным взглядом. Каков наглец! По приметам настоятель сразу узнал главаря разбойников, которого искали стражники. Но франк явился безоружным и держался со всей почтительностью, на которую был способен.
— Чего хочет мой сын? — кротко спросил старик.
— Спасения, отче! — на ломаном греческом страстно ответил франк. — Я чувствую за спиной жар геенны огненной. Запах серы щекочет мне ноздри. Мои грехи снятся мне каждую ночь. Дайте мне самую грязную работу, самое жалкое рубище, самую убогую келью — это все, чего я хочу!
Настоятель вздохнул. Раскаяние варвара внушало сострадание. И разве не долг пастыря спасти заблудшую овцу? Но он ничем не мог помочь Филиппу.
— Увы, сын мой. Ты выбрал не тот монастырь. Право вступить в нашу общину — наследственное. Прежде чем принять обеты, братья обзаводятся семьей. И только их сыновья становятся монахами. Правда, мы иногда принимаем послушников, но сейчас их достаточно. Иди с миром, ищи спасения в другом месте…
Франк оскалился в отчаянной улыбке. Сощурившись, отбросив со лба кольцо волос, он сказал:
— Пошли вы к черту с вашим дурацким правилом, отче. Вы отняли у меня надежду.
И действительно, надежд попытать счастья в другом монастыре, с менее строгим уставом, у Филиппа де Монсея не было. Наверняка стража уже рыщет в окрестностях города. Монахи выдадут его… Образ плахи, запах собственной спекшейся крови мутил его разум.
А настоятель молча наблюдал за франком. Ему понравилось мужество, с которым разбойник принимал свою судьбу.
— Ты говоришь, что не гнушаешься грязной работы? — начал старик. Глаза франка блеснули, но он промолчал. Настоятель продолжил: — Нам нужны рабочие руки. Если хочешь — оставайся слугой, но на жалование не рассчитывай. Хватит с тебя и того, что мы спрячем тебя от стражи. Но если ты будешь лениться или сбежишь, пеняй на себя. Правосудие базилевса не знает срока давности. Ну, что скажешь? Согласен?
Монсей хмуро взглянул на настоятеля. Его покупали, как раба, — ну, так он ведь за этим и пришел. Монсей хотел жить. И он кивнул, подтверждая сделку.
С того дня прошло десять лет. В монастыре сменилось три настоятеля, а Монсей по-прежнему оставался слугой. Монастырь был для него и тюрьмой, и убежищем. Он таскал воду из колодца, колол дрова, чистил хлев и смертельно скучал. Поэтому он заинтересовался странным обрядом, каждую ночь совершавшимся в монастыре.
Под белокаменной базиликой было подземелье — не обычный подвал, а искусственная пещера, выдолбленная в скале. Еженощно туда спускались девять монахов. Когда Монсей выследил их, он ожидал увидеть нечто жуткое, быть может, сатанинское. Но девятеро, накинув на лица куколи, просто молча сидели на каменном полу.
Скука сделала Монсея любопытным. Улучив подходящий момент, он ухватил за бороду одного из братии и потребовал объяснения. Не удовлетворившись невнятным ответом, он стал расспрашивать дальше и дошел до самого настоятеля. Польщенный любознательностью франка, тот охотно добавил недостающие штрихи в картину глубокой древности.
Вот что узнал Филипп де Монсей. В неправедные языческие времена в Афинах жил философ по имени Филоней. Он был беден, а его уроки — непопулярны. У него было всего восемь учеников, да и те со странностями. Каждую грозовую ночь Филоней с учениками проводил в пригородных катакомбах. В городе потешались над ними, дразнили кротами. Никто не знал, что Филоней пытается в точности повторить условия, о которых говорилось в неком пергаменте. Пергамент этот достался Филонею от его учителя Платона, тот списал его с египетского папируса, а тот в свою очередь был копией еще более древнего китайского документа.
Ночь, гроза, пещера и девять человек! Условия События. Что именно должно произойти — Филоней не знал, но страстно хотел узнать. Он твердо верил, что когда-нибудь Событие повторится.
Как выяснилось значительно позже, Филоней на три четверти ошибался относительно условий, а о самом главном не имел понятия. Но то ли вмешалась счастливая случайность, то ли Богу было угодно явить свое чудо роду человеческому… В 344 году до Рождества Христова девять человек провели в катакомбах ночь. А наутро с ними начали происходить странности, описанные китайскими мудрецами. Все они очутились в новой жизни.
Сам Филоней оказался слепым — вследствие тяжелой болезни, перенесенной несколько лет назад. Невеселое приобретение! Но внутренний взор философа от этого стал только острее.
Да, я был прав. События повторяются, — думал он, дрожа от радости и забывая о слепоте.
Между Событием, упомянутым Платоном, и той знаменательной ночью прошло по расчетам Филонея 94 года. Он думал, что нового События следует ждать через тот же срок. Ни ему, ни ученикам не суждено столько прожить…
Боги доверили свою тайну немногим — следовательно, надо ее сохранить. Филоней сжег пергамент Платона, а с учеников взял клятву, что они обо всем расскажут своим сыновьям. После этого Филоней и восемь его учеников жили в безвестности и в катакомбы больше не ходили.
Прошел без малого век. Потомки этих девятерых выполнили завет отцов и дедов. Когда пришло назначенное Филонеем время, они, собрав каждый по восемь человек, группами разошлись по пещерам. Но увы. Ночь прошла, а за ней другая, а за ней еще и еще — но Событие не наступало. Поутру люди тщетно
