не знал его имени, на верху видел раза два. Про него что-то рассказывали, что-то не интересное… Слышал, кажется, что для этой должности он слишком молод, и получил ее по большому блату. Да, не интересно…
— … месье Острояни, — видимо повторял не в первый раз, нерешительно выглядывая из-за двери. — Двигатель готов, можете запускать, месье Острояни.
Старший механик не спеша, глядя по сторонам и без устали в волнении вытирая руки о штаны, подошел к нему.
— Готово?
— Да месье. Можете спускаться. Наши уже на плотах. Вам, нужна будет моя помощь?
— Помощь? Я вот хотел об этом… Ты ведь, в общем-то, можешь сам запустить двигатель…
— Я?
— Ну конечно.
— Это не по правилам. Тем более в первый раз… Я не знаю…
— Ну что ты? Ну что ты, это не сложно. Я расскажу тебе… Нет-нет, ничего не говори, это экзамен — пойми. Это главный экзамен твоей жизни… Твоя карьера и… гигантский прыжок вперед…
… и поэтому середина плота обычно пустовала. Люди лежали по краям, было тесно, но и по ночам, когда жара спадала, и никто уже не тянул ладони и кружки за соленой, неприятно стягивающей кожу водой, старались не покидать занятых мест.
Еда закончилась уже в первый день, баки с водой сорвались во второй, когда шторм только начинался. Будто просыпалось что-то там на глубине, шевелилось и вздымало водяные валы. И с каждой минутой могучее тело этого невидимого 'нечто' содрогалось все сильнее, в нарастающей на все живое, злобе.
'Чинили, чинили, — говорил 'старший' синоптик, — а они оказывается и не ломались. Надеюсь 'кампания' оценит. Все барометры на корабле были в идеальном состоянии'.
За какой-то час шторм набрал небывалой силы. Черные волны переворачивали плоты, сталкивали, швыряли один на другой, ломая на части. Люди перепуганные, раздавленные валились в воду, барахтались, звали на помощь, тонули. Волны с грохотом кидались одна на одну, ветер так свистел, что закладывало уши, в небе гремело. Кто-то успевал ухватиться за скользкие доски, спасательные круги, но оглушительные тонны, обрушиваясь на головы, вырывали из окоченевших рук последнюю надежду.
Плот на котором был Константин, то оказывался под водой, то вдруг вырывался, и тогда ветер подхватив, как ту самую карту, десятки метров нес над клокочущем обезумевшем океаном. Но никто не упал, никого не смыло. Картограф уже бывал в похожих ситуациях, и заранее, хоть 'старшие' и возражали, лично привязал каждого к фиксирующим основание плота балкам.
Бушевало три дня. На четвертый пошло на убыль. На пятый, Константина разбудило бьющее в глаза солнце. Небо чистое, тишина. И утром и в обед Константин поднимался на мачту, прикрываясь ладонью от отраженного света, вглядывался в даль: ну хоть один, кто-то ведь еще, должен спастись?.. Но никого: насколько хватало зрения — только бирюзовая гладь, еле заметно переходящего в небо, океана. Безнадежно, безнадежно, повторял про себя картограф.
Нет, не все утонули. Где-то далеко еще были плоты. И уставшие люди тоже залезали на мачты и щурясь всматривались в пустую даль. Кто-то из последних сил держался за разбухшие от воды обломки, были и те, кому зацепиться вовсе не за что, захлебываясь они хватали ртами воздух, утомленные потяжелевшие тела их, тянуло на глубину. Раскидал океан, далеко они друг от друга, некому помочь.
На пятнадцатый день лихорадка у Константина стала проходить. Он уже узнавал Лема и Макса, которые то и дело протирали его шею и грудь влажной губкой, заливали в рот теплую пресную воду.
— Да капитан, был дождь… теперь мы герои. Пейте, пейте там на верху заботятся о нас… Вчера вода с неба потекла… Завтра, глядишь, что-нибудь вкусное посыплется…
— Кто бы мог подумать? — прошептал Константин.
— Опять он бредит, — сказал Макс, передал Лемму губку, чтобы тот намочил. — А я думал ему лучше. Ну что там не клюет?
Лем опустил губку в воду, подергал лодыжкой, леска привязанная к большому пальцу ноги на секунду скрутилась, но тут же, под воздействием груза выпрямилась.
— Зебнуло что-то, но… Может, глубже опустить.
— Не надо, в прошлый раз на этой взяла.
— Сейчас же поменяйте глубину, — сказал кто-то из 'старших'. — Из за вашей лени мы голодаем.
— У Вас все есть, ловите сами.
— Я приказываю!
— Это на другом корабле вы могли приказывать. А здесь командует капитан Рум, и замов среди 'старших' цесариуса он пока не назначал. Вам еще раз показать документ подтверждающий статус господина Рума?
— Лягушачья бумажка. Я слышал, что у него есть папка набитая пустыми бланками с печатями и подписями. Это плевок в лицо всем нам, это покушение на систему. Все перекрутил, все переврал. Чтобы оставить вас здесь, он обозвал это деревянное гнилье кораблем, назначил себя капитаном, и… Одного не могу понять: откуда у него подписи министра торговли и главного законодателя иерархической теории?
— Если Вас что-то не устраивает, — строго сказал Макс, — вы всегда можете покинуть 'Неукротимого воителя'.
— Да, он так это назвал. Он использует слабые места закона. Не удивлюсь, если корабль с таким названием есть на балансе флота.
— 'Неукротимый' — существует, — нехотя ответил Макс. — Не верите словам, пощупайте сами, можете попрыгать на нем…
— Пильман перестаньте, — раздался слабый голос Натана Рикши. — Если думаете, что отражаете мнение всех, то сильно заблуждаетесь. Я проверял — документы подлинные. Константин Рум, наш новый капитан, человек честный порядочный, таким был и поверьте останется. Он из особой породы людей дела, людей 'сегодня', которые на наших глазах превращаются в людей 'завтра'. Вы и подобные вам боитесь их. Но они, уверяю: вас-то как раз не боятся. Там, на цесариусе, мы не понимали, не разделяли его взглядов, но теперь, когда пелена снята, и вместо дьявольского обличия пред нами предстал лик праведника, человека светлого, человека рельефных, выточенных убеждений. Константин — это фигура, личность давно доказавшая право на лидерство. И я первый, пойду за ним, а позволит, станем плече к плечу… Я готов разделить с капитаном Румом ношу его, нет… нашей общей правды.
— Что вы такое говорите Натан? Вы же первый называли его выскочкой, человеком низким, далеким от идеалов интеллектуально-физиологической градации.
— Да, может иногда, какие-то его поступки я и осуждал, но…
— Иногда?
— Я был не прав! — сожалеющей интонацией произнес синоптик. — Но у меня хотя бы хватает смелости признать это…
— Не только у Вас, — прозвучало в ответ. — Я и сам уже вижу, что ошибался, насчет господина…
— Поздно! — зло сказал Натан. — С трудом верится мне в вашу искренность…
— А чем это ваша искренность лучше моей?
Вдруг замолчали. Картограф открыл глаза, приподнялся на локтях, и какое-то время его мутный бездумный взгляд скользил по обнаженным, до язв разъеденных солью, телам. Остановился на капитане Женьо. Тот сидел спиной к нему, на противоположной стороне плота, свесив ноги в воду. Локти чуть вздрагивали, и Константин попробовал представить, что Эд сейчас вырезает, но на ум ничего не шло; затылок картографа снова уткнулся в пол, глаза устремились в небо.
— Кто бы мог подумать? — неслышно прошептали губы.
Он уже не бредил, просто вспомнил…
