— В самом деле, — задумчиво согласился Конан, он тоже обвел взглядом помещение, внимательно и тревожно. — Нигде нет ни факелов, ни масляных светильников.
— Вот почему Дарейна дожидалась именно сегодняшнего дня, — заключил туранец.
— Да перестань же ты, наконец, твердить о Дарейне! — с нарочитой небрежностью сказал киммериец. — Ты только и делаешь, что беспрестанно повторяешь ее имя. Так, будто эта ведьма стала для тебя новым божеством. — Он усмехнулся.
И снова едва заметная улыбка приподняла уголки губ Зулгайена.
Они прошли всю галерею. И уже подходили к высокому арочному проходу, когда вдруг впереди — всего в двух шагах от них — возникли двое высоких, с массивными мускулистыми телами и бронзовой кожей мужа. Конану пришло в голову, что, возможно, это были те же самые стражники, с которыми он имел несчастье встретиться во время своей первой попытки бежать.
Зулгайен, которому, судя по всему, было кое-что известно о той встрече, бросил в сторону киммерийца быстрый взгляд и ободряюще прошептал:
— Уверяю, без огня они не покажутся тебе столь уж непобедимыми! Только не поднимай лишнего шума! Чтобы ни было, действуй беззвучно, иначе здесь появится сама Серидэя. А эти сторожевые псы, — с презрением добавил он, — насколько мне известно, немее рыб!
Схватка была недолгой. Зулгайен был прав: в этот раз стражники оказались куда более уязвимы, чем во время их первой встречи с киммерийцем. Конану не пришлось даже вынимать из ножен кинжал. Лишь несколько умелых ударов кулаком, и сражавшийся с киммерийцем стражник уже едва держался на ногах. Еще один нанесенный удар повалил его на пол. Но в тот же миг перед Конаном возникли новые противники — сразу двое. Внешне они ничем не отличались от своих предшественников, точно между собой все были братьями-близнецами. Однако же эти двое явились не с пустыми руками, они были вооружены мечами. Теперь-то Конан вынул из ножен кинжал. Эта борьбы была нешуточной. Два сверкающих клинка взметались в сторону киммерийца. Но тот с завидным успехом отклонялся от их атак. И все это время Конана не покидало тревожное чувство, он опасался, что в любой миг все бесследно исчезнет: и стражники, и Зулгайен, и эта галерея, останется только он сам, а потом где-то позади него раздастся вдруг негромкий, коварный смех.
Краем глаза киммериец видел, что и Зулгайен уже сражался с новыми противниками, также, как и он сам, сразу с двоими.
С присущим ему изяществом туранец отражал нападения стражников, при этом в самые неожиданные для тех моменты успевая наносить ответные удары. Изредка Конан поглядывал на Зулгайена, и боевое мастерство друга как будто воодушевляло его самого.
Наконец киммерийцу удалось сразить одного из своих противников, — его кинжал вонзился тому в грудь. Стражник беспомощно рухнул на пол.
Не заставил долго ждать своей гибели и другой противник. Только успев вознести над Конаном свой меч, он тотчас же был смертельно ранен киммерийцем в шею. Его ладонь разжала рукоять меча. Падая, оружие чуть было не задела Конана в плечо. Но тот во время уклонился от клинка. Следовало ожидать появления новых противников, но — нет, в этот раз никого не было. Киммериец поспешил на подмогу к другу. Зулгайену только что удалось повергнуть одного из стражников. И теперь они вдвоем, сам туранец и присоединившийся к нему киммериец (последний позаимствовал меч у убитого им противника), атаковали оставшегося. Стражник не уступал им в умении владеть оружием. Он ловко отбивался от нападений и сразу же затем спешил с ответными ударами. В какой-то момент Конану показалось, будто клинок стражника вонзился в плечо Зулгайена (в то же самое место, куда туранец был ранен в башне Желтой звезды), но это был всего лишь мимолетный проблеск в уголке его глаза. Другое мгновение — и он уже отчетливо видел, что меч противника стремительно несся к нему самому, и что Зулгайен отчаянно пытался предупредить возможный удар.
Туранцу удалось-таки отразить внезапный выпад стражника и тем самым спасти Конана. А сам киммериец, воспользовавшись моментом, нанес противнику смертельный удар. Поверженный тяжело упал. Его меч громко звякнул, коснувшись выложенного плиткой пола.
— Теперь поспешим! — со вздохом облегчения произнес Конан.
Он взглянул на Зулгайена и… на несколько мгновений в растерянности замер.
Туранец, смертельно бледный, с полуприкрытыми веками и перекошенным от боли ртом, стоял, беспомощно прислонившись к одной из колон. Он медленно сползал на пол. На его плече кровоточила глубокая рана. Конан метнулся к другу. На губах Зулгайена задрожала слабая, едва заметная улыбка.
— Последнему из них… все же удалось… продырявить меня, — с грустной иронией прошептал он, и его голос звучал прерывисто. — Я не смогу… идти дальше. Послушай меня…
Зулгайен рассказал киммерийцу, куда следовало идти. Он говорил сбивчиво и так тихо, что Конан с трудом различал его ослабевший от боли голос.
— Но как же ты?! — выслушав наконец объяснения Зулгайена, спросил киммериец с тревогой и надеждой. — Мне даже нечем перевязать тебе рану, — с горькой досадой добавил он.
— Все обойдется, — на лице туранца снова промелькнула грустная, но как будто ободряющая улыбка. — Рана не смертельная…
Конан, соглашаясь, кивнул (по правде говоря, ему с большим усилием удавалось не выдавать одолевавших его мучительных сомнений).
— А теперь — спеши! — на одном дыхании прошептал Зулгайен, и его лицо снова исказила гримаса острой боли.
И в этот момент слух Конана уловил звуки чьих-то медленных, размеренных шагов. Они раздавались откуда-то из-за арочного прохода и постепенно становились все более отчетливыми. Кто-то направлялся сюда, в галерею. Зулгайен сидел, прислонившись к колонне, так, что со стороны входа увидеть его было невозможно. Киммериец же метнулся к другой колоне и, прижавшись к ней спиной, застыл.
Когда звуки шагов стали совсем близкими, он осторожно выглянул из-за прятавшей его колонны и увидел шедшую вдоль по галерее молодую рабыню. В руках у девушки был поднос с наполненной едой посудой. Конан успел изрядно проголодаться, и теперь вид пищи, (наверняка, предназначавшейся именно ему!) и ее аромат отозвались у него в желудке недовольным жадным стенанием.
Конан в который раз взглянул на Зулгайена. Печальные глаза туранца отчаянно молили его скорее бежать.
…Путь Конана пролегал через длинный, невообразимо узкий коридор, несколько последовательно расположенных залов, с высокими куполообразными потолками и искрившимися призрачным голубоватым светом слюдяными колоннами, еще один коридор, гораздо более широкий, чем первый, и не такой длинный, и поднимавшуюся куда-то наверх винтовую лестницу. Нигде не было факелов, (об этом предупреждал Зулгайен), а исходивший непонятно откуда и неизменно сопровождавший киммерийца тусклый робкий свет едва позволял разглядеть что-либо уже на расстоянии десяти шагов. По-настоящему светло было только в залах со слюдяными колонами.
Когда же Конан поднялся по винтовой лестнице, его вдруг окутала кромешная темнота. Нельзя было различить ничего. Киммериец оглянулся назад, туда, где проходил только что, но все скрывал непроницаемый мрак. Конан напряг слух, силясь различить что-либо вокруг, но было так тихо, что даже звенело в ушах, раздражающе, тревожно и как будто бы… злорадно. Тишина и мрак насмехались над Конаном.
Киммериец сделал несколько осторожных шагов и в нерешительности остановился. Возвращаться назад, к погруженной в полнейший мрак лестнице, не имело смысла. Идти вперед, в скрадываемую той же темнотой неизвестность, было безумием. Оставаться здесь?! Эта мысль показалась Конану такой нелепой, что в душе он даже посмеялся над своим положением. Между тем, каким бы забавным ни представилась ему сейчас сложившаяся ситуация, киммериец все же не решался сдвинуться с места. И снова, как во время схватки со стражниками, как во все те бесчисленные дни своего заточения в этом проклятом замке, он с леденящим кровь трепетом ждал, что в любой момент где-то, пугающе близко от него, раздастся издевательский смех верховной хранительницы.
И вот, в самом деле… кто-то негромко рассмеялся в темноте. Голос был женским. Киммериец повернул голову в ту сторону, откуда раздавался смех. Его глаза напряженно всматривались в темноту, хотя, конечно же, ничего не различали в ней. Одна рука крепко сжимала рукоять меча, (это был меч поверженного
