передёрнуло.
– Обратите особое внимание на те параметры, где предположения не подтвердились, – продолжал Евгений Степанович. – Возможно, следует изменить какие-то участки основной формулы, ввести дополнительные компоненты. Все ли её участки экспериментально выверены?
– Конечно. Сначала – промоделированы в машине. Вы же помните, отдел матметодов этим занимался, лично Александр Игоревич…
– Это серьёзно, – одобрил Евгений Степанович. – Александр Игоревич настоящий учёный, правда…
– Правда, мягко выражаясь, большой фантазёр, – вставил Владимир Лукьянович, уперев жирный подбородок в воротник.
Я удивлённо взглянул на Евгения Степановича: неужели не одёрнет наглеца? Как он смеет рассуждать о том, в чём ничего не смыслит? И почему это он, записной подхалим, так обнаглел, что позволяет себе нетактичные выпады в адрес закадычного друга директора? Да ещё в отсутствие последнего…
Однако Евгений Степанович пропустил его «вставку» мимо ушей.
– Следует ещё раз проверить некоторые компоненты полигена, – произнёс он и ткнул коротким толстым пальцем в развёрнутый лист. – Например, вот этот. Причём я лично попрошу вас попутно испытать, способен ли он исправлять у потомков врождённые дефекты…
– Серповидную анемию, например…
– Рад, что вы с полуслова поняли всю важность задачи. Да, эта работа имеет огромное значение для практической медицины. Сотни людей, несчастных уже со дня рождения…
– Но это другое направление. Потребуется изменить всю методику.
– Ну что ж, измените. Зато докажете, что не напрасно хлеб едим.
– Евгений Степанович, вы же прекрасно знаете, в каком направлении я вёл поиски. Между прочим, с благословения дирекции института…
– Бывшей, – вставил Владимир Лукьянович.
Слово или тон, которым оно было сказано, покоробили директора. Владимир Лукьянович заметил неудовольствие шефа и зашёл с другой стороны:
– Для наших экспериментов государство выделяет немалые деньги. Оно вправе ждать практической отдачи. Иначе вы больше ничего не получите, работу исключат из плана.
– Государство – это вы? – уже не в силах сдерживаться, спросил я.
– Владимиру Лукьяновичу не так просто выбивать деньги и аппаратуру, – примирительно проговорил Евгений Степанович. – Другое дело, если бы он мог указать немедленную практическую пользу…
– Он её укажет.
– Когда?
– Для первого этапа массовой проверки в совхозе понадобится полгода.
– А денег?
– Четыреста тысяч. Два ТФ-синтезатора стоят триста тысяч. И ещё сто тысяч на содержание подопытного стада.
– Ни дать ни ждать, – скороговоркой произнёс Владимир Лукьянович.
Я понял: ни столько дать, ни столько ждать они не смогут.
– Сколько сможете? – обратился я к директору, словно его зама в кабинете и вовсе не было.
Полное лицо Евгения Степановича выразило озабоченность, складки у щёк углубились.
– Наш разговор повернул не в ту степь, Пётр Петрович. Вы можете продолжать свои опыты, но необходимо испытать полиген в первую очередь для выяснения возможностей лечения наследственных заболеваний.
Он открыл карты. Оставалось расставить все точки над «i».
– То есть для того, чем сейчас занимается ваш отдел? – спросил я в упор.
– Эту задачу ставит перед нами академия. Как вам, может быть, известно, наш институт академический.
– Кто платит деньги, тот заказывает музыку, так?
– Фи, зачем утрировать, – проскрипел Владимир Лукьянович, но Евгений Степанович жестом руки остановил его.
– Мы выделим вам средства, которые вы просите. При условии, что опыты пойдут по определённой схеме.
Я понял, что мои планы рушатся – средства в его руках.
– Но, Евгений Степанович, если полиген принесёт плоды, ваш отдел сможет их использовать в нужном вам направлении, – взмолился я, сдерживая ярость.
Он тяжело и шумно вздохнул:
– Сколько времени упустим!..
– Сколько несчастных не спасём! – как эхо откликнулся Владимир Лукьянович. Внезапно на его лице мелькнула хитрая жирная усмешка: – Новое направление опытов, между прочим, ускорило бы защиту диссертации и продвижение на новую должность. Ведь на вашу зарплату трудно содержать семью…
Это был удар ниже пояса. Я поднялся:
– Не дадите денег, обращусь в академию. План утверждали они. А новое направление пусть развивает ваш отдел, Евгений Степанович.
– Какой вы горячий, Пётр Петрович. По летам, но не по званию. Так и быть, мы выделим средства на один синтезатор. И подождём месяца три. Это предельный срок. Если ожидаемые результаты не замаячат, пересмотрим отношение к вашим опытам и обещаниям.
Я попытался ещё возражать, но его лицо утратило мягкость, окаменело. Голубые глаза навыкате превратились в ледышки и смотрели мимо меня. Моих возражений он больше не слушал, будто залепил уши воском.
Последнее слово осталось за ним. А как могло быть иначе? Эра Виктора Сергеевича кончилась.
Завидев меня, Опал встал на задние лапы, выпрашивая подачку. Из большой клетки послышалось угрожающее «у-ух!» Это подавал голос новый вожак Дик, заменивший Тома. Его угроза относилась к Опалу. Самки тоже заволновались, забегали, засуетились, принимали позы то подчинения, то ярости.
Почему новый вожак так разозлился? Ревнует? Но Опал – молодой самец и Дику не ровня. Вожак не должен был его опасаться.
А тем временем Дик сотрясал решётку, словно пытаясь разогнуть прутья и вырваться на волю, чтобы сойтись с противником. Это было очень похоже на поведение Тома перед тем, как его отравили. Что всё это значит?
– Угомонись, Дик, – сказал я и бросил ему яблоко, которое хотел было отдать Опалу, подумав: «Вот яблоко раздора».
Дик поймал яблоко, откусил с хрустом кусок, но не утих, а затопал ногами и заверещал. Ему вторили самки, и шум слился в оглушительную какофонию.
Но самой удивительной оказалась реакция Опала. Он, который по всем обезьяньим законам должен был бы выразить Дику покорность, приняв соответствующую позу, тоже заухал и угрожающе ударил себя в грудь. А Дик в ответ на такой наглый вызов со стороны недоросля, отпустив решётку, испуганно забормотал. Самки по-прежнему демонстрировали повиновение, но теперь уже я не был уверен, к кому оно относится. Что за чертовщина?
У меня мелькнула надежда: а вдруг наконец-то проявилось действие полигена Л и Опал под его влиянием преобразился? Для меня это сейчас была бы удача по двум направлениям!
Так же внезапно, как взъярился, Опал затих, опустился на четвереньки. Я ему тоже дал яблоко – он к нему даже не притронулся. Видимо, вся энергия ушла на первый порыв.
Я попытался с ним поиграть, но он вяло ответил на приветствие и не повторил даже жест «хочу есть», сколько я его ни упрашивал. На все дальнейшие попытки «поговорить» он не реагировал, только сумрачно глядел мимо меня.
А Дик всё ещё не успокоился. Он кричал и метался по клетке, хлопал руками себя по бокам, будто кто-то ему угрожал.