более запасливыми. У них были не только кружки, но и сигареты.
— А вы, парни, чо ж пустые?
— Али совсем не дают?
— Дают, — ответил Тарпан, — да из казармы выносить нельзя.
— Задницу до костей вспорют, — поддержал Моргаш, с нескрываемой завистью глядя на курящих.
Им посочувствовали и, скинувшись, передали четыре сигареты и дали прикурить.
— А про глаза спасибо, — сказал их Старший, глядя на него в упор, — мы-то и не знали, теперь дальше пойдёт.
Он не сразу понял, о чём речь, но тут же сообразил и, кивнув, уточнил.
— Пойдёт или ушло?
— Ушло. И про змеев огненных.
Он кивнул, не так понимая, как, догадываясь о значении сделанного им, не сейчас, а тогда, в спальне, когда он, ещё еле переживший 'спецобработку', рассказывал о зачистке. Его долг журналиста выполнен: известная ему информация стала общим достоянием, и теперь, что бы с ним ни сделали, а что могут сделать, если узнают, догадаться нетрудно, всем заткнуть рот невозможно. Правду о спецвойсках теперь знают столько людей, что всех не перестреляешь. Сделано! Он улыбнулся, с наслаждением, затягиваясь сигаретой.
На дальнем от них конце вдруг запели, и они уже собирались подтянуть, но от охранения ударили из автомата длинной предупредительной очередью. Поверх голов, правда, но они поняли.
— Вот чтоб их… — выругался Тарпан. — Песня-то чем им мешает?
— Не любят они песен наших, — кивнул Моргаш.
— Ну да, блатяги вона, горланят, так им не мешают, — поддержали их соседи.
В самом деле, арестанты довольно стройно пели знакомую ему по гауптвахте 'кандальную', в которой, если её печатать, то на бумагу прошли бы только предлоги.
— Это ж рази песня? Паскудство одно, — сказал Полоша.
— Потому и не мешают, — догадался он.
Все переглянулись.
— А чо? — задумчиво сказал соседский Старший, — видно, оно так и есть. Ладноть, паря, первый раз старшим работаешь?
— На выезде первый, — честно ответил он.
— А могёшь. Порядки не все знашь, а навычка к старшинству есть. Откуль?
Он усмехнулся.
— Я на фронте старшим сержантом был. Случалось и взводом, и ротой командовать.
— Обращённый? — удивился Старший. — Чего ж ты не с ними?
— А ну не замай парня, — сразу вскинулась его бригада.
— Нашенский он, понял?
— Ты того, по краю ходи, да поглядывай.
— А то мы тебе живо укорот дадим.
— Да пошли вы… — несколько ошарашенно отругнулся Старший, — не трогаю я его. А вот канистры пора сдавать, а то огребём.
— Да, — легко вскочил он на ноги, — давайте. Губоня, куртки бери, а вы сидите пока, пошли.
Куртки в машину, канистру сдать надзирателю, и опять бегом обратно под вой сирены и крики разводящих.
На этот раз его оставили со своими, и продолжилась та же работа. В принципе ничего такого, чего бы он не знал и не умел, не было. Разве что не зарывался в землю, а наоборот насыпал, а в остальном… Всё так же и то же. И всё сильнее накатывает усталость, и каждая следующая лопата тяжелее предыдущей, и уже всё равно, что и как там рядом, и явно устали, всё медленнее машут лопатами парни. И солнце, весеннее яркое солнце сползло с зенита и уже почти на уровне глаз. И вот уже одну бригаду за другой отпускают, и те убегают к стоянке, а вот и их черед.
— Всё, идите.
— Спасибо, господин майор, — гаркнул он, пинком разворачивая в нужном направлении обалдевшего от радости Губоню.
Они сдали свои лопаты — ничего не поломано, не потеряно, так что им и не досталось ни по мордам, ни по задницам — и побежали к своей машине. Но остальных почему-то ещё держали у дамбы, и вот здесь- то и началось.
Они уже собирались рассаживаться, уже и дверца открыта, и ему осталось сесть за руль, прогреть мотор и сбегать за карточками, когда сзади донёсся чей-то крик. И с первого взгляда всё понятно: драка большая и серьёзная. А у блатяг ножи, и уже первый раненый, держась за живот, выбрался из толпы и упал, ткнувшись в землю светловолосой головой.
— Зарезали?! — ахнул Губоня.
— Вот теперь началось.
— Да уж, хорошо, хоть участок успели сделать.
— Ну, теперь только ждать, чем закончится.
— Дикарей больше.
— Это толпа, а уголовники организованы и вооружены.
— Спорим…
Лейтенант с зелёными петлицами не договорил. Резкий свист, от которого вздрогнули и качнулись вперёд охранники, так же уже начавшие держать пари на исход драки, прорезал воздух. И крик, крик, который сразу узнали, и который чуть не сорвал их самих в гущу драки.
— За мно-ой! В атаку-у!
Шестнадцать человек в ярко-оранжевых с радужными эмблемами комбинезонах пробежали от машин к толпе и врезались в драку.
— Тарпан, своих слева заводи! — успел он крикнуть на бегу.
Тарпан молча повёл свою бригаду налево. Остальные, сразу поняв задуманное им, так же рассыпались по двое и трое, окружая основное ядро драки.
— Однако, стратег волосатый!
— Но командир, это точно!
— Фронтовик и за дикарей? Странно!
— Похоже, полукровка.
— Да, видно, всё дело в этом.
— Но за что попал?
Он дрался яростно и вдохновенно, если так можно сказать о драке, пробиваясь к замеченному им сразу главарю уголовников. Вырубить того, остальная шваль сама разбежится. Сволочи, с ножами на безоружных. Ну, так, вы меня, гады, узнаете и запомните. Я вам живо категории поменяю.
— Мочи дикарей!
— Сволочь, без категории оставлю!
— Так их, Рыжий!
— Сзади!
— Делай его!
— Урою, гады!
Он шёл сквозь толпу, отбивая, отбрасывая от себя ненавистные хари, будто именно они были виноваты во всём случившемся с ним. Шёл, ступая по упавшим, брошенным им себе под ноги. Рукопашная свалка, где главное и единственное — не перепутать, кого бьёшь. Но спутать тюремную униформу он не мог.
