Стремглав к обрыву

Я молчала. Давай прекратим, Уолтер. Ты не такой умелый спорщик, как Дэвид, тебе все равно не удастся припереть меня к стене.

– Надеюсь… Руфь… не может быть, чтобы ты одобряла его…

– Какая разница, Уолтер? – Я устало вздохнула. – Мы по-разному смотрим на эти вещи. Что толку зря говорить?

Все равно не договоримся. Только сделаем еще несколько шагов в сторону взаимной неприязни.

– Я все-таки хотел бы знать, – чик-чик-чик-чик-чик, – одобряешь ли ты то, что он сделал. Что они все сделали.

Заказ принят. Ждите письменного ответа.

– Не могу сказать: не одобряю – и точка. Извини, не могу.

О первых арестах сообщили в воскресенье, я услышала информацию по радио. Рита спросила, знаю ли я кого-нибудь из арестованных, и я ответила, что встречала на вечеринках. И подумала: знал ли об этом Мартин? Незадолго до этого дня на меня что-то нашло: мне все время хотелось говорить о нем; пару раз я попыталась завести разговор с Дэвидом, но он ушел в сторону, перевел разговор на другую тему. Может, специально, может, нет. Лично я не видела причин, которые мешали бы ему поговорить со мной о моем брате. Впрочем, не понимала, почему у меня вдруг возникла настоятельная потребность в этом.

Вероятно, мне необходимо было услышать подтверждение, что я невиновна в его смерти. Но ведь никто меня и не обвинял, кроме отца, который в своем безумии сам медленно уничтожал Мартина столько лет. Но в то время я не могла понять, что ищу доказательств собственной невиновности. Тогда я еще обманывала себя, как король у Андерсена, который не желал признать, что он голый. Но одно дело, выполняя наш с Ритой уговор, не упоминать о девушке, которая жила в комнате до меня, и совсем другое – вычеркнуть из разговоров имя брата, который был мне так дорог и которого я так и не сумела понять. Мне необходимо было, чтобы Дэвид откровенно поделился со мной своими мыслями о Мартине. Чтобы сказал, почему он называл Мартина «маленький псих» – ведь я слышала это не раз и не два, – и, с другой стороны, всерьез ли Мартин говорил все, что мы от него периодически выслушивали. Мне надо было знать, что Дэвид почувствовал в тот первый миг, когда до него дошло известие о смерти Мартина. Но больше всего мне хотелось понять то самое главное, что было в моем брате, или во мне, или в нас обоих: почему я поверила в его смерть еще до того, как были произнесены эти страшные слова? Но всякий раз, едва я пыталась заговорить с Дэвидом о брате, он почему-то отводил глаза и замыкался, как будто Мартина при нем раздевали, Мартина или меня.

Поэтому я чуть ли не обрадовалась, узнав о скандале в Сити; наконец у меня появился повод напрямую спросить Дэвида о Мартине. Очень подходящий повод.

В субботу вечером он ждал меня в комнате. Лежал на кровати, и мне показалось, что он спит. Я присела на краешек, долго смотрела на него, потом осторожно, чтобы не разбудить, наклонилась и поцеловала. Когда я выпрямилась, он смотрел на меня широко открытыми глазами.

– Я так и знала, что ты притворяешься, – не задумываясь, солгала я.

– Еще бы, ты всегда все знаешь.

Я встала и отошла от кровати, сбросив на ходу сначала туфли, потом юбку, свитер и, наконец, чулки.

– Насколько я понимаю, – заметил он, – ты не хочешь есть. По крайней мере не настолько, чтобы сходить в магазин и купить что-нибудь на ужин.

– А ты?

– Умираю с голоду.

– Мне не долго одеться.

В конце концов он сам отправился за сэндвичами. Пока его не было, я переоделась в розовый шерстяной халат. Дэвиду он чем-то нравился. Он действительно был мягкий и теплый, но совсем простой, а розовый цвет я всегда считала неинтересным и слегка вульгарным.

– Блеск, – заявил он, вернувшись, – тебе идет. Носи почаще.

– Например, на занятия, – рассмеялась я.

– Я имею в виду не халат. Цвет.

Я пожала плечами.

– Розовый – твой цвет.

– Нет, – ответила я, – красный. И вообще, с каких это пор ты интересуешься женской одеждой?

– Ах, я от красивенькой одежды с ума схожу, – сказал он, дурачась, и вытряхнул содержимое пакета на одеяло. Мы уселись на кровать и принялись за сэндвичи с сыром и ветчиной, заедая их апельсинами.

– Могу спорить, баскетбольная история вызвала жуткий скандал, – осторожно начала я.

Он с улыбкой кивнул.

– Как ты думаешь, Мартин знал? – спросила я, вспомнив его отчаяние, когда Сити-колледж проиграл команде Миссури. И гоня от себя воспоминания о том, как он смотрел нам вслед, когда мы ушли и оставили его одного посреди Второй авеню.

Дэвид пожал плечами:

– Трудно сказать. Скорее всего, что-то подозревал. Похоже, что все в команде что-то подозревали.

– Помнишь тот день, когда мы… когда после матча с Миссури он не пошел на вечеринку вместе со своей девицей?

– Угу.

– Я думаю, может, потому он так и бесился тогда? Может, уже знал и считал, что устраивать веселье просто подло?

– Может.

Мне стало ясно, что надо сменить тактику. Спросила, как родители. Он ответил, что мама передает мне привет и любовь. Я уже научилась воспринимать эту фразу без иронии. В конце концов я поняла: да, мама любит меня, хотя и не настолько, чтобы осмелиться нарушить волю отца и повидаться со мной. Я спросила, как она себя чувствует. Дэвид ответил: выглядит усталой, а в остальном ничего. Отец получил небольшой пай в лавке и уверяет, что Дэниел сделал это из страха потерять ценного работника. Потом Дэвид вдруг улыбнулся и добавил, что миссис Гликман, обсуждая с кем-то баскетбольный скандал, все спрашивала, неужели она и мистер Гликман ради этого так надрывались, во всем себе отказывали, лишь бы их сын учился в колледже? А мать Норми Коэна (Норми был в команде запасным) в понедельник утром пришла к Ландау и, заливаясь горючими слезами, требовала ответить ей, за что нам всем такое наказание, чем мы провинились?

– Подумать только, шесть миллионов евреев унесла война! – передразнил ее Дэвид. – А теперь еще эта беда. Она хочет знать – за что?

– Не только она, – ответила я, вытирая липкие пальцы салфеткой. – Я недавно полдня пыталась втолковать Tee, что да как. Главным образом почему бессмысленно задавать такие вопросы. – Я сложила мусор в пакет и поставила его на пол, потом удобно устроилась на кровати, опершись спиной о стену. – Ведь, по сути, все эти вопросы и недоумения сводятся к одному: с чего это вдруг мальчишкам захотелось денег? Причем никто не требовал, чтобы они совершили какое-то ужасное злодеяние. Просто пришли какие-то дельцы и швырнули кучке нищих мальчишек денег больше, чем те видели за всю свою жизнь, и всего лишь за то, чтоб они проиграли несколько очков. Тея сказала, что все не так просто и я сама прекрасно это понимаю. Но, честно говоря, я не понимаю.

– Да? – сказал Дэвид, откидываясь назад на подушки. – А могла бы понять.

От неожиданности я не нашлась что сказать.

– Не то чтобы ты меня сильно этим удивила, но вообще-то могла бы.

– Что ты имеешь в виду? – как можно спокойнее спросила я.

Как будто я не знала, что услышу в ответ. Ведь знала же!

– Не думаю, что до разговора с тобой, – небрежно сказал Дэвид, – Тея не ведала о магической силе денег. И она права, что ты сильно упрощаешь ситуацию, сводя все только к деньгам. Правда, не могу сказать, делаешь ли ты это по недомыслию или вполне сознательно.

– Благодарю.