бессмысленным упражнением». Лишь Джордж Бернард Шоу отказался что-либо прислать, причем, как заметила принцесса, «в весьма грубой форме».
Королева попросила Лютьенса сделать так, чтобы она могла открывать домик сама, не призывая на помощь слуг. Весь этот вздор доставлял ей величайшее удовольствие.
У ее мужа в Виндзоре также было чему порадоваться, а именно — обществу своего старого наставника каноника Дальтона. В качестве награды за преданную службу ее внукам, принцу Эдди и принцу Джорджу, королева Виктория в 1884 г. назначила его членом капитула церкви Святого Георгия. Сорок лет спустя, на девятом десятке, он все еще был здесь. «Его сутулое, худое тело, — писал позднее принц Уэльский, — казалось, было вытесано из того же серого камня, что и сам замок». Однажды, прогуливаясь со своим молодым другом возле Фрогмора, Дальтон вдруг наткнулся на могилу одной из собак королевы Виктории. «Бывало, я кормил этого пса булочками, — сказал он, — а теперь даже его памятник разрушается». И он протянул руку, чтобы коснуться бронзового хвоста, уже отломанного от тела. Этот портрет, изображающий мягкого, тоскующего по прошлому старого каноника будет, однако, неполным. Вот что писал его коллега-священник:
«Властность его натуры, только усилившаяся благодаря абсолютной независимости, которой он наслаждался, будучи наставником короля Георга V, не давала Дальтону понять все значение — или хотя бы необходимость — коллективной ответственности. Когда в Виндзоре он вернулся к церковной жизни, для него было почти невыносимо даже
Грубоватый юмор, призванный подбодрить юных морских офицеров, нарушал атмосферу как монастыря, так и дворца. Одного каноника, перенесшего приступ флебита, он спрашивал: «Ну как там Ваши мелкие неприятности?»[117] Про другого Дальтон говорил: «Если король пошлет его своим представителем на мои похороны, я выскочу из гроба и испорчу все представление». Но особенно он прославился громогласным чтением отрывков из Библии, когда слова Всемогущего произносил рокочущим басом, а Исайи — пронзительным фальцетом. А когда однажды толпа туристов попыталась пройти за ним в боковой придел, каноник заявил: «Вам не следует туда ходить. Я как раз собираюсь совершить самоубийство».
Тем не менее его интеллект был таким же мощным, как и его голос, и король доверил ему начальное религиозное образование своих сыновей. Дальтон к тому же оказался не лишен амбиций. Королевская семья, избавленная от его наиболее возмутительных выходок, пыталась обеспечить ему продвижение по службе. По настоянию сына король Эдуард VII предложил назначить Дальтона настоятелем Вестминстерского аббатства, однако премьер-министр лорд Солсбери предпочел более уравновешенного кандидата.
В 1917 г., когда в Виндзоре освободилось место настоятеля, у Дальтона вновь пробудились надежды; хотя эта должность, как и большинство должностей епископов и настоятелей, находилась в распоряжении премьер-министра, решающее слово по традиции оставалось за сувереном. Однако к этому времени даже король не решился устраивать скандал, назначив на высокий пост своего самовластного старого наставника. Должность настоятеля досталась Альберту Бейли, крестнику королевы Виктории и племяннику ее любимого прелата настоятеля Стэнли. Говорят, что, узнав эту новость, Дальтон заставил короля пережить несколько самых неприятных в его жизни минут. В первый день его появления в Виндзоре Стамфордхэм предупредил нового настоятеля: «Думаю, что без преувеличения могу сказать, что Дальтон в течение четверти века отравлял жизнь вашему предшественнику». Бедному Бейли пришлось терпеть эти муки лишь четырнадцать лет — до 1931 г., когда Дальтон умер на девяносто втором году жизни.
Когда король после ночного путешествия выходил на станции Баллатер из королевского поезда, обходил почетный караул, выстроенный одним из шотландских полков, и в карете или на машине проезжал оставшиеся восемь миль, ему всегда казалось, что он возвращается домой. «Рад спустя шесть лет снова оказаться в этом дорогом сердцу месте, — писал король в августе 1919 г., — и снова увидеть всех наших милых людей». Он действительно любил их за независимость и прямоту суждений. Через несколько месяцев после его смерти священник близлежащей церкви в Крати отметил прибытие короля Эдуарда VIII и миссис Симпсон чтением проповеди о Нероне.
Когда проблемы Вестминстера и Уайтхолла не слишком ему досаждали, король впадал в игривое настроение. «И как тебя зовут?» — спрашивал он крошечную внучку своего коллеги-охотника. «Меня зовут Энн Пис Арабелла Макинтош из Макинтоша», — отвечала девочка. «Ах вот как! — смиренно говорил король. — А я просто Георг».
В период между двумя войнами этикет в Балморале был не таким строгим, как в Букингемском дворце, но все же царившая там атмосфера оказалась далека от неформальной. За стол король садился в шотландской юбке и с орденом Чертополоха. На небольшом приеме прислуживали восемь лакеев и играли пять волынщиков. На ленч подавались три блюда, на обед — шесть. Точно такой же упорядоченной роскошью были обставлены пикники, проводившиеся на берегах озера Лох-Мьюик: кортеж из огромных темно-бордовых «Даймлеров» с позолоченными радиаторами медленно пробирался по узким каменным дорожкам; лакеи распаковывали корзины с деликатесами и подавали их гостям и хозяевам; иногда шеф- повар в высоком белом колпаке жарил свежевыловленную форель. На мужчинах были плотные твидовые бриджи, длинные шерстяные чулки, превосходно начищенные спортивные ботинки и шляпы; женщинам, одетым примерно так же, все же не разрешалось надевать брюки даже во время прогулок на горных пони.
За исключением подобных перерывов, в ежедневной программе короля все же преобладала охота. Он превосходно стрелял как из винтовки, так и из дробовика; однажды он не смог удержаться от искушения похвастаться и написал другу, что подстрелил самого крупного оленя, когда-либо добытого в Абергельди, — весом 21 стоун 11 фунтов,[118] но в конце все же приписал: «Сожги эту чепуху, после того как прочтешь». Его достижения в тетеревиной охоте были легендарными. В 1921 г. Эрик Линклейтер и несколько его друзей-студентов решили провести недорогой отпуск в горах Шотландии и заработать немного денег в качестве загонщиков. В один прекрасный день их услуги не понадобились, и король заметил, что они стоят без дела. Тогда «грубоватым, но все же добродушным» тоном он пригласил молодых людей посмотреть, как он стреляет. Вот как Линклейтер описывает это достопамятное событие:
«Они летели в огромном количестве и на большой скорости, поскольку ветер был попутным; склон холма определял направление их движения, и король с непогрешимой точностью сбивал их. К этому времени мы уже имели представление об охоте и могли оценить тот факт, что каждая птица, пораженная выстрелом короля, была мертва уже к моменту падения на землю. Если налетала большая стая, за которой уже надвигалась следующая, то в момент, когда первая из сбитых птиц падала на землю, в воздухе еще продолжалось падение двух, трех, четырех мертвых птиц. Король стрелял так, как обычный первоклассный стрелок может только мечтать. Это были настоящее мастерство, идеальная стрельба. Пока мы наблюдали за его действиями — а мы знали, на что обращать внимание, — ни одна птица не спустилась вниз, неровно взмахивая крыльями, все камнем падали на землю. Двое или трое из наших стрелков также были неплохи, но королю они и в подметки не годились».
Королеве стрельба совсем не нравилась, но, не желая расстраивать короля, она никогда ему об этом не говорила. «Было так скучно, — говорила она об одном таком мероприятии, — что я бы с удовольствием сменила обстановку». Балморалский климат — Эшер называл его «холодным, серым и неприступным» — тоже был ей противопоказан. Но главное — никто здесь не разделял ее интереса к музеям и картинным галереям, антиквариату и аукционам. Однажды осенью она, к своей радости, вдруг узнала, что в соседнем
