комнаты, чтобы проверить, все ли там в порядке. Однажды, когда приехал Биркенхед, король заметил, что по чьему-то недосмотру огонь в камине не горит; тогда он опустился на колени и, держа в руках коробку спичек, усиленно дул до тех пор, пока не появилось пламя. Иногда его дружелюбие даже пугало. Когда у его разнервничавшейся соседки за обедом упала в суп длинная заколка для волос, король попытался подбодрить ее вопросом: «Вы собирались здесь есть улиток?»
Жизнь в Сандрингеме требовала большой жизнестойкости, даже от женщин. Во время охотничьего сезона они садились завтракать в дневной одежде, затем переодевались в плотный твид, чтобы отведать ленч на природе, для чая надевали изысканные платья в аскотском стиле, а на ужине появлялись уже в полном облачении. Мужчины сменяли бриджи брюками и надевали вечерние пиджаки; король, с белым цветком в петлице, всегда носил звезду и ленточку ордена Подвязки. Единственно неформальным был только завтрак, еще более оживлявшийся присутствием королевского попугая по имени Шарлотта — ему дозволялось свободно летать по комнате. Лишь один Чарлз Каст осмеливался жаловаться, когда птица опускала клюв в его тарелку. Если птица устраивала беспорядок, король запускал в нее горчичницей — королеве не нравилось такое поведение Шарлотты. Общение с птицей он находил весьма приятным. Отправившись в круиз по Средиземноморью, Георг писал Уиграму: «Рад, что с Шарлоттой все в порядке и что горничная о ней заботится».
Охотничьи обеды готовились с той же тщательностью, что и государственные приемы, а ужин представлял собой скорее церемонию, нежели просто прием пищи. Приезжий священник отмечал, что за столом восьми гостям прислуживали десять лакеев: пятеро в темно-синих ливреях с золотыми пуговицами, пятеро — в красных. Пища была обильной, перемены — нескончаемыми. Однажды вечером, заметив, что его личный библиотекарь мало себе накладывает, король пророкотал: «Моршед не ест сливки! Не беспокойтесь, они все равно Ваши». Гордился он и своими теплицами. Когда один из друзей с восхищением спросил его, откуда взялись нектарины, король пояснил: «С моего приусадебного участка». Уезжавшие на поезде в Лондон гости увозили с собой в дорогу ленч, состоявший из множества блюд, а также вино, портвейн, кофе и даже сигареты: все это было упаковано в корзинку с надписью: «Его Величество король». Железнодорожные служащие должны были забрать корзинку на станции «Ливерпуль-стрит» и отправить обратно в Норфолк.
Рождество в Сандрингеме было сугубо семейным праздником, на котором немногочисленные придворные присутствовали лишь по необходимости. Ритуал начинался в сочельник с раздачи мяса работникам поместья — довольно спокойного мероприятия, проводившегося в большом каретном сарае и длившегося около часа. Куски туши, в общей сложности весившие как пять быков, были разложены на столах, украшенных ветками падуба; работники получали их завернутыми в белые полотенца. В рождественское утро совершалась прогулка по парку — до сандрингемской церкви, после чего следовал обмен подарками в бальном зале. На столе, где были разложены подарки, каждому было выделено место, отделенное от других розовой лентой. По свидетельству леди Уиграм, королева в 1926 г. подарила королю картину Маннингса, изображавшую процессию из экипажей в Аскоте; король преподнес королеве большую ромбовидную брошь с эмблемами всех полков Гвардейской бригады. Принц Уэльский получил с десяток пробок для винных бутылок, каждая из них была украшена его эмблемой — выполненным в серебре так называемым «плюмажем принца Уэльского» из трех страусовых перьев. Леди Уиграм подарили кашемировую шаль, корзину роз, старинную коробочку для чая из панциря черепахи, серую кожаную сумку, театральную сумочку с золотым тиснением, две маленькие эмалированные шкатулки и пепельницу.
За ужином на столе стояли вазы с рождественскими розами и лежали ярко-алые щипцы для орехов. За исключением короля, все были в бумажных шляпах: королева — в митре, принц Уэльский — в шапочке, изображающей голову пингвина, юная герцогиня Йоркская — в дамской шляпе с полями козырьком. После ужина четыре принца и герцогиня приглушенными голосами распевали песни из репертуара мюзик-холла. Находившийся в дальнем конце комнаты, король, не разобрав слов, сказал: «Вы только посмотрите на моих ребят — как славно они поют рождественские гимны!» После этого король завел граммофон, зазвучали «Травиата» и «Дубинушка». Внезапно раздалась мелодия, показавшаяся всем присутствовавшим смутно знакомой; после нескольких тактов они поняли, что это национальный гимн, и дружно встали. От этой шутки на короля напал приступ смеха: «Вы так увлеклись разговором, что я гадал, сколько пройдет времени, прежде чем вы все встанете».
В своем сандрингемском поместье король наслаждался доставшейся ему ролью сквайра. По меркам того времени он хорошо платил рабочим, любил заходить в их дома, тактично выражал сочувствие в случае чьей-то смерти или другого семейного несчастья. Одной из любимых у него была история о мальчике, которому он однажды вечером помог с уроком математики; через несколько недель тот почему-то отказался от вновь предложенной ему помощи. «О, как я понимаю, ты уже и сам прекрасно во всем разбираешься!» — сказал король. «Нет, сэр, — ответил мальчик, — просто в прошлый раз Вы решили неправильно». Король любил лично удостовериться, как идут дела той или иной службы, особенно в теплицах и на конюшне, которые по воскресеньям часто показывал посетителям. В такого рода экскурсиях не было ничего официального. Однажды король заметил, что его сестра, королева Норвегии, держит специальный платочек для своего маленького спаниеля. Оставшуюся часть пути он изводил ее вопросами типа: «А где его галоши?» или «Не забудь его таблетки от кашля». В более серьезном духе проходила экскурсия, организованная для премьер-министра Северной Ирландии лорда Крейгевона, которого король пригласил взглянуть на свои опыты по выращиванию льна, — до короля в Норфолке этим не занимались.
И конечно, огромное значение для короля здесь имела охота, служившая постоянным источником развлечений и психологической разрядки. Между Сандрингемом и соседним поместьем Холкэм, принадлежавшим лорду Лейсестеру, существовало непрекращающееся соперничество, причем не всегда дружелюбное. Хотя Сандрингем по размерам был наполовину меньше Холкэма, король хвастался, что убил в три раза больше куропаток. Нельзя сказать, что Лейсестер не пытался его догнать. Когда кто-то говорил ему, что кладбище в Холкэме чересчур заросло, он отвечал: «Чепуха, это наилучшее место в Англии для разведения куропаток».
Каждый год в Сандрингеме отстреливалось более 20 тыс. голов дичи, еще примерно 10 тыс. — в арендованных поместьях. В основном это были разводимые здесь же фазаны, так что главному смотрителю фазанов господину Ф. У. Бленду — прослужившему в поместье более полувека коренастому, бородатому йоркширцу в бутылочно-зеленой ливрее с золотыми пуговицами и шляпе с квадратным верхом — как гости, так и придворные могли задать неприятные вопросы, касающиеся не только числа птиц, но и той легкости, с которой их можно было подстрелить. «В парке и в садах — везде видны фазаны, — писал один священник, — поместье буквально ими кишит». Дайтон Пробин как-то говорил лорду Линкольнширу: «Король здесь охотится. И это называется охотой — стрелять ручных фазанов! Меня такая охота приводит в замешательство». А королевский конюший и друг сэр Брайен Годфри-Фоссетт писал в дневнике: «Здесь огромное количество фазанов, но — увы — не от щедрости природы; на самом деле некоторые из них совершенно ручные». Укрытия для дичи, установленные еще во времена короля Эдуарда, способствовали тому, чтобы птицы летали невысоко и не очень быстро. За широкой стеной из подстриженных соответствующим образом вечнозеленых растений сидели в засаде стрелки и заряжающие; некоторые из них едва ли были подвижнее подстерегаемых ими фазанов. Короля Георга, который мог с легкостью сбить фазанов, летевших выше всех и быстрее всех, вероятно, иногда это все раздражало. Тем не менее он был привержен традициям — если это устраивало его отца, значит, должно было устраивать и его. Лишь в конце царствования Георга VI ручные фазаны уступили место диким, а искусное насаждение лесов позволило обеспечить даже равнинному норфолкскому пейзажу необходимое количество фазанов.
В отличие от отца король редко приглашал на охоту гостей, которым недоставало охотничьего мастерства; ему нравилось наблюдать, как птицы, пораженные меткими выстрелами, аккуратно падают с неба. Однажды сэра Сэмюэля Хора впервые пригласили погостить в Сандрингем — скорее как норфолкца, а не члена кабинета. Хор и его жена, которые в то время проводили отпуск в Швейцарии, не смогли купить билеты на поезд и с извинениями отказались. Через два или три дня леди Мод Хор упала и сломала ногу. Король в шутку назвал это Божьей карой за то, что они отказались принять королевское приглашение. Больше в Сандрингем чету Хор не приглашали.
«Какой толк от дома, если вы в нем не живете?» — любил спрашивать господин Путер, и король непременно бы с ним согласился. Как хозяин добросовестный (во время государственных визитов) и щедрый (в относительном уединении Сандрингема и Балморала), гостем он был редким и беспокойным. Лишь
