доме остановился самый большой эстет из ее крестников, сэр Майкл Дафф, и тут же пригласила его на обед. Но едва королева начала расспрашивать гостя, король недовольно проворчал: «Опять ты за свое, Мэй, — мебель, мебель, мебель…» После смерти мужа королева Мария предпочитала проводить сентябрь в дворце Холируд, в Эдинбурге, любуясь шотландскими древними монументами и посещая деревенские дома.
Для облегчения государственных забот короля во время его отпуска в Балморале присутствовал дежурный министр. Поскольку его роль была скорее официальной, нежели светской, долгое время считалось, что приглашение не распространяется на его жену. Однако в 1925 г. Стэнли Болдуин предложил, чтобы его сопровождала госпожа Болдуин. Дворцовый эконом сэр Дерек Кеппел с величайшей учтивостью отказал. «Их Величества, — писал он личному секретарю премьер-министра, — с нетерпением ждут визита господина Болдуина, и я надеюсь, что Вы совершенно ясно объясните ему, что лишь недостаток места не дает возможности сделать исключение из давно установившегося правила, которое я уже цитировал». Несмотря на грубый шарм, которым он якобы обладал, Болдуина нельзя было назвать особенно приятным гостем. Когда королева спросила его об одном конфиденциальном политическом вопросе, он отказался отвечать, хотя муж разрешил ей просматривать красные портфели еще будучи принцем Уэльским. «Он обращается со мной как с любопытной маленькой девочкой», — жаловалась королева на премьер- министра.
Невилл Чемберлен во время пребывания в Балморале оставил о себе более благоприятное впечатление, успешно сочетая энергичную работу и деревенские забавы — охоту и рыбную ловлю. Он сам однажды сказал так: «Я здесь знаю каждый цветок; С.Б. не знает ни одного. Я знаю каждое дерево; С.Б. не знает ни одного. Я стреляю и ловлю рыбу; С.Б. не делает ни того, ни другого. И тем не менее он считается человеком деревенским, а я — городским». Однажды, приглашенный на охоту в четверг, он попросил разрешения взять свой ленч и порыбачить на реке в пятницу. Король посчитал это безумной затеей — и оказался прав. В письме к своей сестре Чемберлен подробно описал, как он на протяжении десяти миль, плывя по течению реки, тщетно пытался ловить рыбу. Река, писал он, «представляла собой тоненький ручеек с водой чистой, как джин, при этом яркое солнце освещало на дне каждый камушек». Болдуин же в такие дни запирался в затхлой спальне и читал «Настоящий рыболов» Айзека Уолтона.
В качестве примечания можно привести еще один эпизод с Чемберленом, правда, относящийся уже к последующему царствованию. Осенью 1938 г. король Георг VI тщетно убеждал его задержаться на охоте в Балморале еще на один день, предлагая вовремя доставить его самолетом в Лондон, на предстоящее заседание кабинета. Чемберлен отказался: он ни разу еще не летал, не любит звук самолета и надеется, что летать ему никогда не придется. Через две недели он вылетел в Берхтес-гаден; это был первый из трех его визитов к Гитлеру, закончившихся злополучным Мюнхенским соглашением.
Согласно завещанию покойного мужа, королева Александра продолжала жить в Сандрингеме — огромном здании, населенном лишь призраками эдвардианской эпохи. Погруженная в глухоту, она упорно боролась за то, чтобы вернуть сюда блеск прежних счастливых дней. Лорд Линкольншир так писал о последнем годе ее жизни: «Слух у нее пропал, зрение далеко от идеального. Тем не менее с ней остались прежнее изящество и очарование, а также ее чудесная улыбка. Она никогда не жалуется и сохраняет прелестную стройную фигуру».
В Сандрингеме королева все же была не одна. С ней жила ее единственная незамужняя дочь принцесса Виктория, которая до конца оставалась с матерью, хотя ее сердце отчаянно жаждало любви. В свое время лорд Солсбери, после смерти его первой жены Анны Ротшильд, считался вполне подходящим претендентом на ее руку. Другими возможными женихами были германские принцы, но ни одного из них королева Александра не удостоила бы даже улыбки. В своих увлечениях принцесса Виктория иногда проявляла большую смелость. В 1908 г. в Виндзоре она весь вечер после ужина протанцевала с дипломатом лордом Грэнвиллем — слуги уже начали сворачивать ковер. «Думаю, это нельзя полностью одобрить», — отмечал один из гостей. Один из друзей, однако, остался ей верен — это был адмирал Фишер, старше принцессы почти на тридцать лет. Вот что он писал о ней, когда Виктория только вступила в средний возраст: «Принцесса Виктория, которая всегда была тощей, долговязой и анемичной, вдруг обрела пышную фигуру и розовое, округлое лицо! Она выглядит весьма привлекательно, о чем я ей и сказал, а высокий рост делает ее чрезвычайно импозантной». Тем не менее продолжительное пребывание в старых девах и одиночество сделали свое дело. Всегда презрительно относившаяся к морганатическому происхождению своей невестки и одновременно завидовавшая ее образованию, принцесса мстила тем, что чересчур демонстративно выражала любовь к брату. Королева так сильно страдала от тех проникновенных телефонных бесед, которые подолгу вела с королем принцесса Виктория, что на всю жизнь приобрела отвращение к этому аппарату. Принцесса неоднократно являлась инициатором неприятных маленьких стычек, когда вставал вопрос, кому должна принадлежать та или иная картина или еще какая-нибудь вещь. Такова была цена, которую королевская семья платила за ее самоотверженную заботу о королеве Александре.
Старую королеву продолжали боготворить двое оставшихся с ней придворных — ее придворная дама мисс Шарлотта Кноллис, сестра бывшего личного секретаря короля, и сэр Дайтон Пробин, прослуживший королевской семье более полувека. В 1857 г., во время восстания сипаев в Индии, он был награжден крестом Виктории, хотя эту награду довелось увидеть лишь немногим: ее скрывала патриархального вида борода, доходившая ему до пупа. В отличие от Шарлотты Кноллис, чья преданность королеве Александре доходила до самозабвения, Пробин был весьма примечательной личностью не только внешне, но и по характеру. Речи его бывали весьма язвительными; вот что он, например, говорил о господине Гладстоне: «Я молю Бога, чтобы его тотчас же заперли в сумасшедшем доме и тем самым спасли империю от разрушения, к которому он ее толкает. Если же он не безумец, то наверняка предатель». Однако его политические взгляды не всегда были столь ортодоксальными. Так, на девяносто втором году жизни он совершил путешествие из Сандрингема в Лондон, чтобы проголосовать за Черчилля, выставившего свою кандидатуру против официального кандидата консерваторов на дополнительных выборах. Он также заявлял, что Ллойд Джордж «выиграл для нас войну, что вряд ли сделал бы Асквит, если бы остался премьер-министром».
Преданность Пробина королеве Александре, которую называл «благословенной леди», была абсолютной. Как ее финансовый опекун, он мало что мог сделать, чтобы хоть немного сдержать ее чрезмерную расточительность и импульсивную щедрость; дабы как-то это компенсировать, он перестал получать собственное жалованье. Об отставке даже не помышлял. Подобно самой королеве Александре, своего монарха он неизменно именовал не «королем», а «королем Георгом». Король и королева с уважением относились к «милому старому Пробину» и с беспокойством следили за его хрупким здоровьем. Однажды он едва не умер, потеряв сознание в присутствии многих людей, из которых никто не догадался расстегнуть тугой воротничок его дворцовой формы. Памятуя об этом, королева Мария всегда носила в своем ридикюле перочинный ножик.
Королева Александра и ее немногочисленное окружение прожили в Сандрингем-Хаус более половины срока царствования ее сына. Когда зимой 1925 г. она умерла, король и королева решили оставить Йоркский коттедж. «Очень печально, что сегодня мы в последний раз ночуем в этом милом маленьком домике, в котором провели тридцать три очень счастливых года», — писал король. Королева, которая вроде бы тоже должна была радоваться расставанию с тесными комнатами, безликой мебелью и постоянным запахом кухни, также сожалела об отъезде и писала, что ей очень не хочется оставлять «очень уютный и удобный дом». Тем не менее, сделав этот решительный шаг, они вскоре полюбили новое, более просторное жилище. «Вы будете удивлены, увидев, каким комфортабельным сделала королева этот безобразный дом, — говорила леди Десборо Артуру Бальфуру, — построенный, как Вы помните, моим двоюродным дедушкой и проданный по безумной цене лордом Пальмерстоном».
Кроме некоторых гобеленов, вытканных по рисункам Гойи и подаренных королю Эдуарду испанским королем Альфонсом XII, в Сандрингеме не было ни одной приличной картины, предмета обстановки или какого-то иного произведения искусства. Однако все здесь было солидным, свободным от показной роскоши и находилось в безукоризненном состоянии. «Прекрасно оборудованные письменные столы, удобные кровати, ярко горящие камины в спальнях», — отмечал один из гостей. Другой гость был очарован доставшейся ему ванной комнатой с написанным на стене лозунгом: «Чистота граничит с благочестием», — ванной, украшенной розами и тремя раковинами, каждая из которых была снабжена пометкой: для головы и лица, для рук, для чистки зубов. Король любил лично провожать вновь прибывших гостей в отведенные им
