избавился от Л. Дж».
Более признательным гостем оказался граф де Сент-Олэр, который в 1921 г., после назначения его послом Франции, был вместе с женой приглашен на ленч к королю и королеве. Его предшественник, проведший в Лондоне двадцать три года, предупреждал нового посла, что во времена королевы Виктории еда во дворце была «отвратительной». Сент-Олэр, однако, нашел то, чем угощал ее внук, «превосходным; „Шато-Марго“ лучшего урожая было немного подогрето до нужной степени». Далее в его отчете написано следующее:
«Все было одновременно царственным и буржуазным: царственным с точки зрения происхождения и национальной одежды четырех слуг — шотландца, индийца, суданца и черного южноафриканца, символизировавших мировой масштаб Британской империи; буржуазным — из-за того маленького колокольчика, которым король их вызывал, поскольку слуги исчезали в соседней комнате сразу после того, как подавали каждое из двух или трех блюд, составлявших меню. Чтобы свести до минимума их присутствие, король собственноручно разливал напитки».
Если относительно космополитического характера прислуги Сент-Олэр, проявивший удивительную близорукость, явно ошибался, то ее численность все же подсчитал точно. Обычно слуг было значительно больше. Когда через несколько лет король с королевой ненадолго отправились отдохнуть на море, в предоставленный в их распоряжение дом герцога Девонширского, монарх сказал Понсонби, что взял с собой очень мало прислуги. Вечером, во время киносеанса, на который пригласили и слуг, Понсонби насчитал их сорок пять.
При всем его великолепии Букингемский дворец не был для короля настоящим домом. Здесь он работал над бумагами, встречался с министрами, устраивал приемы, на которых принимал королеву Румынии, графа Сент-Олэра и господина Генри Шэннона. Но сердце его принадлежало другим местам: осенью — Балморалу, а зимой — Сандрингему.
Даже Виндзор вызывал у него не столько любовь, сколько гордость. «С того момента, когда Вы только подходили к двери, — вспоминала принцесса Алиса, — где Вас встречали лакеи с напудренными волосами, домоправительница в черном шелке, дворцовый эконом и прочие, Вы чувствовали себя так, будто вступаете на порог древнего храма». Ни один храм, однако, не мог бы похвастаться банкетным залом, где за одним длинным столом могли усесться сразу 200 чел.; залом Ватерлоо, увешанным написанными Лоуренсом портретами, которые знаменовали победу союзников в 1815 г. («Alors pour battre Napoleon, — полтора века спустя спрашивал генерал де Голль, — il vous a fallu tous ces messieurs?» [113]); анфиладой обеденных залов — красного, зеленого и белого, каждый из которых выглядел еще более величественно, нежели предыдущий; шедеврами Рембрандта и Ван Дейка, Каналетто и Стаббса; библиотекой, в которой хранились многочисленные рисунки Леонардо и Хольбейна, миниатюры Хиллиарда и Оливера; искусными образцами мебели и часов, оружия и научных инструментов, изделий из фарфора, серебра и бронзы. «Это же сокровищница Нибелунгов!» — воскликнула приглашенная на обед в Букингемский дворец жена германского посла. Ей еще только предстояло посетить Виндзор.
Подобное великолепие могло бы ошеломить человека более эрудированного, однако король воспринимал все это вполне спокойно. «Здесь все самое лучшее», — говорил он, озирая свои владения. Датами и тому подобными вещами пусть занимаются жена, у которой есть к этому интерес, и библиотекари, ученые парни вроде Фортескью и Моршеда. Была, однако, одна вещь, которой он дорожил: посеребренная статуэтка леди Годивы. Причина заключалась в том, что однажды подслеповатая королева Греции Ольга, глядя на нее, пробормотала: «А, дорогая королева Виктория!» Впоследствии рассказ об этом прочно вошел в королевский репертуар.
Королева пополняла виндзорские коллекции с педантичностью исследователя и жадностью хищника. Первое проявлялось в том, что даже самые скромные вещи снабжались собственноручно ею написанными этикетками; второе — в той жесткой хватке, которую она проявляла, покупая или выпрашивая различные раритеты. Не все рассказы о ее настойчивости следует считать преувеличенными. Посещая дома друзей, знакомых и даже незнакомых ей людей, а иногда просто напрашиваясь на приглашение, она становилась перед желанным предметом и сдержанным тоном произносила: «Я ласкаю его (ее) глазами». Если за этим не следовал щедрый жест, королева возобновляла тур по дому. Однако перед уходом останавливалась перед дверью и спрашивала: «Можно мне вернуться, чтобы попрощаться с тем замечательным маленьким шкафчиком?» Если даже этот хватающий за душу призыв не был принят и не трогал каменное сердце хозяина дома, тот впоследствии получал письмо с предложением продать приглянувшуюся королеве вещицу. Этому последнему натиску могли противостоять лишь немногие. Так, лорд Линкольншир запросил и получил 300 фунтов за выполненную из неглазурованного фарфора статуэтку, изображающую группу сыновей Георга III. А когда лорда и леди Ли попросили продать маленький портрет Карла II, они ответили, что сочтут за честь, если королева примет его в подарок, — «с нашим глубочайшим почтением». Это она сделала без возражений, взамен прислав фотографию с дарственной надписью, обрамленную, как она пояснила, «индийской парчой, которую я сама покупала в Бенаресе».
Почти в той же мере, как и портреты членов королевской семьи, королеву интересовали миниатюрные предметы — увлечение, охватившее большинство коронованных особ в Европе. Но если те довольствовались крошечными резными зверюшками и прочими безделушками работы Фаберже, то лишь королева могла похвастаться имеющимся у нее в Виндзоре самым грандиозным в мире кукольным домиком. На его проектирование, строительство и оформление понадобилось более трех лет; домик был сделан в масштабе один дюйм к одному футу — точно по Свифту с изображенной им в «Путешествии Гулливера» Лилипутией. Архитектором проекта был сэр Эдвин Лютьенс, садовником — мисс Гертруда Джекилл, библиотекарем — принцесса Мария Луиза. Их творческое вдохновение воплотили в жизнь 500 дарителей, 250 ремесленников, 60 художников и 600 человек, пожертвовавших книги в библиотеку.
Ведущие художники того времени оформляли стены и потолки, рисовали картины, которые должны были висеть на стенах, или пополняли предназначенные для библиотеки папки с акварелями и гравюрами. У дома был фасад длиной 102 дюйма,[114] выполненный в стиле Ренессанса; садик с кустами и цветами; гараж с «роллс-ройсом» и «даймлером»; винный погреб с марочными винами высшего качества. В сейфе хранился оформленный на домик страховой полис, на кухне — набор золотых сковородок, в королевском гардеробе — сиденье-трость и фельдмаршальская шпага. В кладовой находились королевские регалии, в детской — игрушки, в продуктовом шкафу — мармелад. Образцом технической выдумки служили лифты и туалеты. Фарфор и столовая посуда, клюшки для гольфа и дробовики, авторучки и ящики для бумаг, коллекция марок в альбоме — ничего не забыли. В списке лиц, пожертвовавших королеве эти миниатюрные сокровища, немало придворных — среди них Бут, Чиверс, Чабб, Данхилл, Дьювин, Гиббонс, Гилби, Пурдэй, Раунтри, Так, Веджвуд и Уилкинсон. Лорд Уоринг, пожалование титула которому в свое время вызвало много неодобрительных комментариев, подарил мебель для будуара королевы. Среди других преданных дарителей значится леди с очаровательным именем — мисс Куини Виктория Бир.[115] Самым младшим здесь был пятилетний Найджел Николсон, сын будущего королевского биографа, которого убедили расстаться с миниатюрным комодом. Но даже королевский заказ не удержал Лютьенса от характерных для него шуток. Полог над кроватью королевы расшит шелком — переплетенными инициалами М. Дж. и Дж. М. Как пояснил Лютьенс, они означают «Можно Джорджу?» и «Джорджу можно».[116]
Под твердым руководством принцессы Марии Луизы, собственноручно написавшей две тысячи писем, была собрана целая библиотека книг современных авторов — каждая размером не более крупной почтовой марки. Макс Беербом презентовал фантастическую повесть, несколько напоминающую «Приключения Алисы в Стране Чудес», Хилэр Беллок — притчу на тему коррупции в политической жизни, Конан Дойл — книгу о новых приключениях Шерлока Холмса, М. Р. Джеймс — историю под названием «Кукольный дом с привидениями». Среди даров были также поэмы Нарди и Олдоса Хаксли, Киплинга, Хаусмана и Сассуна. Сомерсет Моэм прислал циничный рассказ, Холден — монографию о гуманизме. Хирург-гинеколог сэр Джон Бланд-Саттон подарил трактат о хирургии, в том числе о методах лечения травмы глаз и заживления легких. Асквит прислал отрывок одной из своих ранних речей, но тут же назвал всю эту затею «совершенно