Захлопнув дверцу и перебежав на другую сторону дороги, он подобрал валявшуюся на обочине толстую сухую ветку. Усевшись за руль, включил скорость и нажал на газ. Примерил ветку от сидения до педали, обломал лишний конец и зафиксировал получившийся упор на педали. Всё! Полный автопилот!
Машина плавно катилась в глубокой колее. Аполлон прикинул: этой дороги ещё километров восемь- девять, при скорости пятнадцать километров в час у них есть целых полчаса.
Он открыл дверцу, забросил в кузов куртку и, перевалив с подножки через передний борт и захлопнув дверцу, сделал Байкалу ручкой. Тот непонимающе повертел головой по сторонам – остался один, рванулся, было, за Аполлоном, но стукнувшись мордой в закрытое стекло, упёрся передними лапами в руль и заскулил. Но дети есть дети, даже если они и щенки. Горевал от одиночества Байкал недолго, поскольку вокруг лесной дороги было много всяких интересных для него вещей: подозрительные колыхания веток; птички там разные, зверюшки… Словом, Байкал опять навострил уши и, в ещё более удобном для себя положении – с передними лапами на руле, – предался юннатским наблюдениям.
Когда Аполлон забрался в кузов, Леночка испуганно посмотрела на него, видя, что машина движется сама по себе.
– А за рулём кто? – спросила она недоумевающе.
– Как кто? Байкал. Он у тебя, оказывается, такой умница. Я ему показал, как баранку крутить и скорости переключать, он всё схватил на лету…
Леночка с недоверием посмотрела в заднее окошко кабины: действительно, за рулём, навострив уши и зорко всматриваясь сквозь лобовое стекло, сидел Байкал.
Но Аполлон не дал ей времени долго недоумевать. Он увлёк её на расстеленную поверх сложенного толстой большой подушкой брезента куртку, и заключил в объятия.
– У нас всего полчаса, – шепнул он ей.
Леночка, уже полностью доверявшая Аполлону, позволила снять с себя трусики, чтобы ему удобнее было потчевать её самым вкусным в мире блюдом. И в последние свои минуты близости с этим искусным поваром, в этой необычной обстановке, ей было особенно вкусно. И захотелось ещё чего-то, того, что было ещё за горизонтом, чего она ещё не пробовала ни разу в жизни – ощутить его проникновение в себя там ещё глубже, ещё сильнее…
И, как в предыдущий раз, уже не в силах сдерживаться и противиться охватившему её – вопреки всем, не имеющим ничего общего с чувствами, расчётам – страстному желанию, она сама попросила:
– Хочу тебя, милый мой… Сейчас…
Теперь ничто не мешало Аполлону выполнить эту сладкую просьбу. В кузове кроме них никого не было, никакого Антона, никаких пропахших табаком и солидолом рук, никаких собак… никаких преград…
Он поднял её ноги до самых грудей, маленьких, трогательных, с припухлыми тёмными соскАми, нежно и бережно ввёл головку своего гудящего от напряжения дружка в раздвинутую пальцами милую розовую щель между набухших чуть более тёмных валиков в мягком кудрявом опушении, и резким толчком вонзил его в горячую влажную глубину. И, приникнув к этому ангельскому созданию всем телом, делая размеренные толчки тазом, стал осторожно, едва касаясь губами, целовать её волосы, веки, ресницы, носик, щёки, губы, с которых вслед за первым криком сочился и сочился сладкий стон… И с его губ слетали самые нежные в мире слова – и на русском языке, и на английском, и на испанском…
Когда они ожидали на перроне прибытия поезда, у них за спиной вдруг послышалось радостно- удивлённое:
– О! Аполлон… Флегонтович… Ива… ИвАнов!
Они обернулись. Перед ними стоял милиционер Петрович и трепал по голове Байкала.
– ЗдоровИньки булы! Це твий цуцик, Аполлон Флегонтович? – Петрович кивнул на Байкала.
– Здравствуйте. Наш, – улыбнулись лейтенанту Аполлон и Леночка.
Уже когда состав тронулся, Аполлон шёл ещё некоторое время рядом с открытой дверью вагона, где из-за плеча проводницы выглядывало мокрое от слёз лицо Леночки.
– Я люблю тебя, Аполлон! – закричала она, видя, что проводница закрывает дверь, и, словно боясь, что он не услышит – как будто бы это закрывалась не дверь вагона, а крышка гроба, – закричала ещё раз, с надрывом и дрожью в голосе:
– Я люблю тебя! Слышишь?! Люблю!
Аполлон молча помахал ей рукой.
Глава XLII
На базе никто не ожидал в столь ранний час машины с завода, а потому там был только ночной сторож дед Митечка.
– Похоже, я рановато приехал, – вместо приветствия сказал Аполлон сторожу, витая в облаках в районе вокзала. – Давненько я тут не был…
Они обменялись рукопожатиями.
– Да… Ишшо никого нема. Вы ж раньше одиннадцати обычно и не приезжаете…
– Ну, дед, что тут у вас новенького? – спросил Аполлон, садясь на лавочку у ворот рядом со сторожем.
– Да у нас-то всё по-старому, – ответил дед Митечка, доставая из кармана пузырёк с нюхательным табаком.
Это был первый человек, нюхающий табак, которого в своей жизни встретил Аполлон. Он слышал, что раньше были такие чудаки – впрочем, не бСльшие чудаки, чем нынешние любители курения, – и даже существовали для этого специальные табакерки, но встречать подобный 'анахренизм', как выражался сам дед Митечка, не доводилось. У деда Митечки роль табакерки выполнял пузырёк из-под какого-то лекарства.
– А вот что там у вас в конторе слыхать – зряплата будет завтра, аль нет? – спросил в сою очередь сторож, насыпая из пузырька на жёлтый широкий ноготь большого пальца жёлто-серого порошка.
– А что, дед, считаешь, что зря зарплату-то получаешь? – засмеялся Аполлон.
Хоть на душе у него было и грустно от расставания с Леночкой, но от такого расставания было одновременно тепло и радостно на душе, израненной струями холодного душа, которым его окатывали в последнее время представительницы прекрасного пола.
– Да не, енто я так, для порядку… Есть, конечно, которые и зря получают, потому как от них больше вреда, чем проку.
Дед поднёс к одной ноздре ноготь с табаком и, прижав другую большим пальцем свободной руки, с шумом втянул маленький сыпучий холмик в нос. С наслаждением прочихался. Повторил операцию с другой ноздрёй.
– Не хочешь, Американец, носопырку прочистить? – дед Митечка посмотрел на Аполлона. – Ох и пользительная штука, я тебе скажу. Енто тебе не папиросы. От них один вред… Раки там всякие… А от ентого табачку, – добавил он любовно, – ажни молодеешь.
– Давай, – согласился Аполлон.
У порошка был какой-то особый, вроде бы и знакомый, но в то же время какой-то неповторимый пряный аромат. А в носу щекотало почти так же, как от сексуального возбуждения.
– Ну, так что там, со зряплатой-то? – повторил свой вопрос сторож.
– Ну, раз должна быть, значит, будет, – предположил Аполлон, лично которого, с его многотысячным запасом этнографов, эта зарплата практически не интересовала. – А что, может и не быть?
– Да не. Уж чего-чего, а зряплату трудовому человеку – вынь да положь, как положено. Енто у капиталистов в ихней Америке, бывает, не плотют, а у нас…
Дед спрятал пузырёк в карман.
– Не… вру, – вспомнил вдруг он. – Было один раз, задержали на два дня получку… или аванец?.. Не, получку… Так что было!..
