— Но работу ему не дали, так? — продолжала Гермиона. — Значит, у него просто не было возможности найти такой предмет и спрятать его в школе!
— Хорошо, — сдался Гарри. — Тогда про Хогвартс забыли.
Не придумав ничего другого, они отправились в Лондон и, укрывшись под плащём-невидимкой, начали разыскивать приют, где вырос Вольдеморт. Гермиона прокралась в библиотеку и из архивных записей узнала, что приют уже много лет как снесли. На его месте они обнаружили многоэтажное офисное здание.
— Можно, конечно, обследовать фундамент, — без особого энтузиазма предложила Гермиона.
— Он бы не стал прятать здесь хоркрукс, — возразил Гарри. В этом он был уверен. Приют был местом, из которого Вольдеморт готов был с радостью сбежать; он никогда бы не стал прятать здесь частичку своей души. Дамблдор показал Гарри, что Вольдеморт в своих тайниках искал величие или таинственность, а этот мрачный, серый уголок Лондона и рядом не стоял с Хогвартсом, или Министерством или со зданием Гринготтса — банка волшебников — с его золочёными дверями и мраморным полом.
Не имея ни малейшего представления о том, куда им дальше двигаться, они, тем не менее, продолжали колесить по сельской местности, каждый вечер меняя место ночлега в целях безопасности. Каждое утро они уничтожали все следы своего пребывания, после чего отправлялись в очередное такое же уединённое и укромное место, аппарируя то в леса, то в тёмные расщелины утёсов, то в лиловые поля вереска, то на склоны холмов, покрытых утёсником, а однажды даже в укромную каменистую бухту. Каждые двенадцать часов или около того они передавали друг другу хоркрукс, будто играли в какую-то ненормальную замедленную игру 'Передай пакет', каждый раз боясь, что музыка остановится, потому что наградой были двенадцать часов страха и беспокойства.
Шрам Гарри не переставал колоть. Он стал замечать, что это случалось особенно часто, когда он носил хоркрукс. Иногда боль была просто невыносимой.
— Что? Что ты видел? — спрашивал Рон всякий раз, когда замечал, что Гарри морщится от боли.
— Лицо, — каждый раз бормотал Гарри. — Всё то же лицо. Вора, сбежавшего от Грегоровича.
И Рон каждый раз отворачивался, даже и не пытаясь скрыть своего разочарования. Гарри понимал, что Рон надеялся услышать какие-нибудь новости о его семье или о ком-то из Ордена Феникса, но, в конце концов, Гарри же не был телевизионной антенной; он мог видеть только то, о чём думал Вольдеморт в данный момент, он не мог настраиваться по желанию. Очевидно, Вольдеморт бесконечно думал о неизвестном юноше с радостным лицом, чьё имя и местонахождение — Гарри был в этом уверен — Вольдеморт знал не лучше, чем он сам. Так как шрам не переставал гореть, а радостный белокурый паренёк то и дело всплывал в памяти, Гарри научился не подавать признаков боли или неприятных ощущений, поскольку его друзья становились лишь раздражительными при очередном упоминании о воришке. И он не мог их за это винить, поскольку все они отчаянно нуждались хоть в каких-то зацепках относительно хоркруксов.
Дни перетекали в недели, и Гарри начал подозревать, что Рон и Гермиона обсуждают его в его отсутствие. Несколько раз они резко прекращали разговор, когда Гарри входил в палатку, а дважды он случайно замечал, как они, стоя в сторонке, о чём-то торопливо переговаривались, склонив головы друг к другу; и оба раза они прекращали разговаривать, как только замечали его, и поспешно делали вид, что заняты сбором дров или воды.
Гарри то и дело думал о том, что его друзья согласились участвовать в этом путешествии, которое теперь походило на бессмысленные и беспорядочные скитания, лишь из-за того, что думали, будто у него есть секретный план, в который он введёт их по ходу дела. Рон даже не пытался скрыть своего дурного настроения, и Гарри начал опасаться, что и Гермиона тоже разочаровалась в его слабых лидерских способностях. Он отчаянно размышлял о местонахождении остальных хоркруксов, но единственным местом, которое не выходило у него из головы, был Хогвартс, а поскольку ни один из его друзей не допускал, что подобное возможно, то, в конце концов, он перестал о нём упоминать.
Пока они путешествовали, на окрестности навалилась осень. Теперь палатку приходилось разбивать на ковре из прелых опавших листьев. К дымке, создаваемой дементорами, примешались естественные туманы; теперь ко всем неприятностям добавились ещё и ветер с дождём. То, что Гермиона стала гораздо лучше разбираться в съедобных грибах, не могло компенсировать их продолжавшуюся изоляцию, нехватку общения или совершенное неведение того, что происходило в войне против Вольдеморта.
— А вот моя мама, — сказал Рон, когда они сидели в палатке на берегу реки в Уэльсе, — может из воздуха сделать отличнейшую еду.
Он угрюмо потыкал в куски обугленной серой рыбы, лежавшей на его тарелке. Гарри машинально взглянул на шею Рона и, как и ожидал, увидел сверкавшую золотую цепочку хоркрукса. Он сдержался, чтобы не высказаться, поскольку знал, что настроение Рона немного улучшится, когда придёт время снять медальон.
— Твоя мама не может делать из воздуха еду, — возразила Гермиона. — Никто этого не может. Еда является первым из пяти принципиальных исключений Закона Гампа об элементарной трансфигура…
— Слушай, говори, по-английски! — сказал Рон, вытаскивая из зубов рыбью косточку.
— Невозможно сотворить еду из ничего! Ты можешь её призвать, если знаешь, где она, ты можешь её видоизменить, ты можешь сделать больше, если у тебя уже сколько-то есть…
— Тогда, не стоит трудиться и делать этого больше, это отвратительно, — сказал Рон.
— Гарри поймал рыбу, а я сделала с ней всё, что могла! Я заметила, что почему-то именно я занимаюсь готовкой; уж не из-за того ли, что я девушка?
— Нет, это из-за того, что ты якобы лучше всех разбираешься в магии! — парировал Рон.
Гермиона вскочила на ноги, и куски жареной щуки упали с её жестяной тарелки на пол.
— В таком случае, Рон, завтра сам можешь готовить, сам найди ингредиенты и попытайся превратить их во что-нибудь более съедобное, а я буду сидеть, воротить нос и стонать, и тогда посмотрим, как ты…
— Замолчи! — Гарри вскочил с места и поднял обе руки. — Замолчи, говорю!
Гермиона с негодованием посмотрела на него.
— Как ты можешь его защищать, он и готовить-то не умеет…
— Гермиона, тише, я что-то слышал!
Он вслушивался изо всех сил, подняв руки, тем самым призывая друзей молчать. Затем, сквозь шум реки, протекавшей рядом, он снова услышал голоса. Он оглянулся на вредноскоп. Тот не двигался.
— Ты ведь наложила на нас чары Муффлиато? — прошептал он Гермионе.
— Я всё наложила, — прошептала она в ответ, — и Муффлиато, и магглоотталкивающие, и прозрачаровывающие чары, все. Кто бы они ни были, они не могут ни видеть нас, ни слышать.
По тяжёлому шарканью и шелесту, а так же по звуку разлетавшихся в разные стороны камней и веток, они поняли, что по крутому лесному склону, сбегавшему к узкому берегу реки, где они разбили палатку, спускались несколько человек. Они подняли палочки в ожидании. Чар, которые они наложили вокруг себя, должно было вполне хватить, чтобы практически в полной темноте оставаться незамеченными магглами и обычными волшебницами и волшебниками. Если же это были пожиратели смерти, то возможно впервые предстояло проверить эффективность их защиты против тёмной магии.
Голоса стали более громкими, но не особо различимыми, даже когда несколько человек спустились к берегу. Судя по голосам, их обладатели находились не более чем в двадцати футах, но из-за шума реки говорить об этом наверняка было нельзя. Гермиона открыла свою украшенную бисером сумочку и начала в ней рыться; через мгновение она достала три ухоудлинителя и вручила по одному Гарри и Рону, которые тут же одни концы шнуров телесного цвета вставили себе в уши, а другие высунули из палатки.
Через пару секунд Гарри услышал уставший мужской голос.
— Здесь должен водиться лосось, или, думаешь, ещё не сезон? Акцио лосось!
Послышались несколько отчётливых всплесков и шлепки рыбы о плоть. Кто-то буркнул слова благодарности. Гарри воткнул ухоудлиннитель глубже в ухо; сквозь журчание реки он слышал другие голоса, но они говорили не на английском или каком-либо другом из известных Гарри человеческих языков. Язык был грубым и немелодичным, каким-то сочетанием дребезжащих, гортанных звуков. Говоривших было двое; голос одного был чуть ниже, медленнее, чем у другого.
Снаружи заплясали огни, между костром и палаткой зашевелились крупные тени. Потянуло восхитительным, дразнящим запахом печёного лосося. Затем зазвякали столовые приборы о тарелки, и
