– Меня зовут Джонатан Гейтс…
– Да, – ответил он так, словно ему это было известно. Он слабо пожал мою руку немощными пальцами. И хотя мои глаза спрашивали: «А вас?..» – ответа он не дал. Мне хотелось узнать его имя.
– А вы?.. – спросил я.
– …сад… – пробормотал он. Что-то вроде этого.
– Садовник? – спросил я. Мистер Садовник?
– …садовник. – Он повел рукой в сторону деревьев и кустов.
– Вы – садовник?
– Да, садовник, – ответил он. И больше ничего.
Слабая, неопределенная улыбка на его лице стала приобретать слегка идиотские очертания. Может, передо мной был слабоумный псих? Он повернулся, приглашая меня следовать за ним под навес крылечка.
– Вы тоже пленник? – поспешил спросить я.
Он прищурился, глядя прямо перед собой, словно ответ мог быть написан на стене его бунгало.
– Пленник? – Он отрицательно покачал головой, – После стольких лет…
– Вы здесь по собственной воле?
Он сделал жест плечами – почему бы и нет?
– Здесь довольно мило, если привыкнешь к жаре. А жара для моих старых костей – то, что надо. – Он шел рядом со мной шаркающей хромающей походкой, все еще размышляя над моим вопросом. – Нет, я не пленник, не могу так сказать, – Он говорил с рассеянным видом, медленно, словно обращаясь неизвестно к кому. Когда мы добрались до его террасы, он тяжело дышал – ему пора было отдохнуть, но он предложил мне свой единственный, грубо сработанный тростниковый стул. На столе стояла миска с фруктами, рядом с ней – глиняная кружка. Трясущейся рукой налил он из кружки розоватый сок в маленькую оловянную чашку и пододвинул ее мне, – Один стул, одна чашка. Всего по одному. Одинокая жизнь. – Он опустился на дощатый пол, сел, сгорбившись, прислонившись к перильцам, потом снял шляпу; на его лбу блестели капельки пота. – Мои дети… Я больше не могу о них заботиться. Бедняги.
Бог ты мой, подумал я, он и в самом деле свихнулся.
– Дети? – спросил я. Он широко повел рукой в сторону сада. Речь шла о деревьях.
– Мои дети. Скоро они одичают. Сил у меня нет.
– Вы сами посадили все это?
Его глаза сузились – он задумался.
– Когда здесь был кое-кто… – сказал он и внезапно погрузился в печальное молчание.
Если он не был пленником, то следующий мой вопрос напрашивался сам собой:
– Вы – сирота? – Эти слова прозвучали раздраженно. Как обвинение.
Он долго смотрел на меня, потом рассеянно пробормотал:
– Сирота? Да, мы все сироты.
– Я имею в виду Сироток бури.
– Зачем стеречь? Достаточно и тех, кто никогда не спит, – Он махнул рукой в сторону моря. – Вас должны были предупредить. Разве они этого не сделали?
– О чем предупредить?
Он соединил свои ладони запястьями, изображая движение челюстей.
– Акулы? – спросил я. Прогуливаясь по бережку, я несколько раз видел в море что-то вроде движения плавников, – Мне ничего не сказали. Никто мне ничего не говорил. Меня похитили. Опоили и похитили. – Я слышал, как мой голос срывается от злости, и попытался успокоиться. – Я не знаю, где я. А вы знаете? Вы знаете, где этот остров?
Он протянул худую руку и вытащил из миски на столе коричневато-оранжевый плод.
– Что это? – спросил он, крутя плод в руке.
Я снова подумал – уж не сумасшедший ли передо мной.
– Плод, – ответил я, – Кажется, манго, нет?
Он нравоучительно поднял палец.
–
– Ваши зубы?
Он широко открыл рот, демонстрируя мне остатки съеденных кариесом зубов.
Три раза, когда у меня болели зубы, на гидросамолете прилетал доктор. А с ним сестра. Судя по времени – как-то они появились всего через несколько часов – они где-то неподалеку. Два часа на самолете… пятьсот миль? Как по-вашему, это верно? Но не всегда это получается так быстро. Мой вам совет: не болейте.
– Но как доктор узнал, что он вам нужен?
– Там у дамбы есть радио. Сторожа им пользуются, – Увидев на моем лице проблеск надежды, он меня предупредил: – Рация под замком и постоянно охраняется. Много лет назад я сделал несколько попыток добраться до нее. Безуспешно.
– Но доктор – он что, не захотел вам помочь?
– Это был священник церкви. А сестра – монахиня. Им было приказано ничего не говорить – только спрашивать, где болит. Конечно же, каждый раз когда они появлялись, я умолял их освободить меня. Бесполезно. Но они присылали мне книги и оказывали другие маленькие услуги.
– Так значит, вы все же пленник.
– Я уже перестал видеть это в таком разрезе. Гость по принуждению – скажем так. На полном обеспечении. Жаловаться не на что.
– И давно вы здесь?
Он пожал плечами.
– Трудно сказать, – Он погладил воздух между нами ладонью, – Время здесь такое плоское. Как пустыня. Бесконечный песок. Не за что зацепиться глазу. Невозможно определить расстояние. Здесь нет смены сезонов. Ничего не сосчитаешь. Только день и ночь. Быстро теряешь всякую ориентацию.
Я обратил внимание, что он не попросил меня уточнить для него год, месяц, день. Я решил сделать это по собственному почину.
– Сейчас семьдесят шестой год. Когда я здесь появился, был июль, – Но тут я задумался: когда же это было, может, много месяцев назад, – Возможно, теперь уже семьдесят седьмой.
Он кивнул, тщательно обдумывая услышанное.
– Я думал, уже больше.
– А что последнее вы помните из событий в большом мире?
– Войну. Шла война.
– Какая война?
– А что, с тех пор были еще?
– С каких пор? Кто с кем воевал?
Он горько улыбнулся.
– Все цивилизованные нации. Но еще не ваш народ. Не американцы. Они еще не вступили в эту войну.
– И с кем воевали?
Он изобразил на лице злобный оскал, приложил три пальца наискосок ко лбу, обозначая челку, палец другой руки – к верхней губе, обозначая усы.
– С ним!
– С Гитлером? Вы говорите о Второй мировой войне?
– А была и третья?
– Это же больше тридцати лет назад! И с тех пор вы здесь? Боже мой! И не пытались бежать?
Он махнул в сторону моря, потом опять изобразил ладонями челюсти.
