штыки и сомкнувшись так плотно, как сардины в банке, чтобы ни одна пуля не могла их миновать.
Резиденция капитана порта, массивное грубое здание из белесого камня с маленькой башенкой, было единственным сооружением на набережной, если не считать такелажного сарая и небольшого ларька рыботорговца.
Первый ряд домов начинался метрах в тридцати; между ними и мощенной грубыми плитами набережной был луг, на котором мирно паслись коровы - это все, что мог рассмотреть Тюльпан, когда его глаза привыкли к темноте и смогли с трудом что-то различать. Он дважды обошел вокруг резиденции, не найдя средства проникнуть внутрь (всюду были решетки) и, кроме того, сомневаясь, что внутри кто-то есть, несмотря на смелые предположения коммодора. Этот Перси-Перси, если он действительно был трусом (и откуда коммодор взял это - ещё одна тайна), не должен был находится в таком месте, которое во время обычного рейда неизбежно оказалось бы на первой линии огня.
Постучавшись и не получив ответа, он закончил тем, что, переходя от одной отдушины к другой, начал вежливым и приятным голосом звать:
- Сэр Перси-Перси! Сэр Перси-Перси! - А затем продолжал голосом гонца или курьера:
- Сэр Перси-Перси! Вас хочет видеть командир стрелков.
После, обнаружив колокольчик на входной двери, он начал яростно звонить. Этот колокольчик наделал такого шума, что не стало слышно даже ружейной пальбы. Вообще все было очень странно; нашим молодым человеком, Тюльпаном, только что высадившимся с ялика и бродившем в незнакомом порту под аккомпанемент ружейных выстрелов и дребезжание колокольчика, овладело ощущение невероятности сложившейся ситуации, её фантастического, почти фантасмагорического характера - нечто, сходное с тем, что спустя тридцать пять лет испытал Фабриций дель Донго в битве под Ватерлоо. Обычные рейды, в которых он участвовал в течение последних двенадцати месяцев, всегда разворачивались по более или менее похожему сценарию, были схожи друг с другом и подчинялись строгим правилам классической пьесы: единство времени и места, стремительный штурм, подавляющее превосходство, кто-то падал мертвым (как прави ло, со стороны противника), после этого они с большой помпой отступали, удовлетворенные спектаклем. Частью этого спектакля были пылающие декорации, так как это был прежде всего театр: хорошо поставленный театр войны.
В эту ночь все происходило совсем не так; доказательством послужило то, что Тюльпан, продолжая звонить к сэру Перси-Перси, неожиданно услышал обращающийся к нему симпатичный голос - да, такого никогда прежде не случалось, в этом он готов был поклясться, - симпатичный женский голос.
Голос доносился с балкона, совсем как в спектакле про Ромео и Джульету (это воспоминание часто приходило на ум Тюльпану), и голос этот спросил:
- Сэр, вы ищете Перси-Перси? Я не думаю, что он там. Наверняка он участвует в сражении.
Балкон, с которого доносился голос, принадлежал одному из зданий мрачноватой усадьбы метрах в пятнадцати от резиденции, которую Тюльпан обнаружил некоторое время тому назад, отметив её ужасную архитектуру. Повернувшись на каблуках, он увидел на балконе неясную фигуру в белом, которая продолжала:
- Вы эсквайр Даббл-Бартон, не так ли? Сын молочного брата сэра Перси-Перси! Он поджидал вас сегодня вечером. Долг призвал его принять участие в сражении, так что вам не повезло сэр Даббл-Бартон, сегодня вечером на нас напали американские пираты.
- А, так вот чем вызван этот шум! - сказал Тюльпан. - Мое почтение, мадам. Я имею честь быть знаком с вами?
- Нет. Но я столько слышала о вас из рассказов сэра Перси-Перси, что с нетерпением ожидала момента этой встречи. Меня зовут Вильгельмина, я его невеста.
- Мадам, он мне говорил только о вас! - воскликнул Тюльпан, который не любил лгать, но что ему оставалось делать в столь рискованной ситуации?
- Заходите в дом, - крикнула с балкона Вильгельмина дрожащим голосом. - Мы вместе подождем победоносного возвращения сэра Перси-Перси и я не сомневаюсь, что ваше присутствие поможет моему крестному, сэру Бэзилу Джонсу, дождаться победы англичан, которую он празднует уже в течение часа, атакуя бутылки прекрасного бордо, которыми полон его погреб!
2
Коммодор Джон Поль Джонс вышел победителем к трем часам утра. Убив не слишком много англичан (он ненавидел резню), он прекрасно вел бой, применив тактику, мы бы даже сказали, искусство, которое привело в замешательство воинское соединение, приученное к дисциплине, и которое состояло в том, что он позволял своим пиратам свободно использовать их естественный дикий нрав и одобрял любую личную инициативу.
Неожиданно обнаружить дюжину горлопанов позади себя, хотя по всем правилам они должны были бы находиться впереди; свалиться вниз, так как некий тип, подобравшись ползком, перерезал сухожилия вашей лощади; почувствовать, что плечо пробито испанским ножом, брошенным с большого расстояния; позволить расстреливать се6я ружейным огнем, тогда как неплохо бы разрядить свое собственное оружие - все это выглядело не очень хорошо с точки зрения английской морали.
Апогей наступил к тому моменту, когда, отступая к стоявшей в резерве орудийной батарее, стрелки обнаружили, что та в руках американцев, и оказавшись под шквальным огнем, не нашли для своего спасения ничего лучшего, как рассыпаться в разные стороны. Через пять минут после этого пушки были по приказу Джона Поля Джонса повернуты в сторону города и грохот залпа явился прощальным приветом коммодора порту Вильсхавена.
После этого они вихрем помчались обратно и через двадцать минут все были на борту 'Рейнджера'.
Все, кроме двоих убитых. И Тюльпана.
Убит? Арестован? Может быть, ранен и напрасно ожидает помощи? Джон Поль Джонс испытавл шок, когда прибежал запыхавшийся квартирмейстер и доложил, что подгоняемиый ветром ялик вернулся, но был пуст. Он вылетел на палубу и увидел, что действительно маленькое суденышко покачивается на волнах в нескольких метрах от фрегата. Он ошибся наполовину. Совершенно очевидно, что в ялик попало одно из тех ядер, которыми коммодор приказал выстрелить по городу! Но самое худшее было не в этом. Самое худшее заключалось в том, что на набережной Вильсхавена другое ядро ещё удачнее попало в цель - оно подожгло дом и этим домом оказалась резиденция капитана порта - место, где таилась правда о происхождении коммодора.
- Я никогда не узнаю, кто я такой, - с горечью подумал он, когда к четырем часам они подняли якорь. И действительно, он никогда этого не узнал.
И Тюльпан тоже - мы хотим сказать, что Тюльпан тоже никогда не узнал, течет или нет в жилах коммодора благородная кровь - и это произошло по причинам, которые мы скоро увидим.
В открытом море они отправили к рыбам повешенного Олафсона, а также двоих погибших в сражении, Бенито и немого по прозвищу Лондон Тауэр, в адрес которых по обычаю было сказано прощальное напутствие. Перед тем, как позволить им по наклонной доске соскользнуть в море, все трое были поставлены прямо перед собравшимся экипажем и коммодор сказал надгробное слово, заметив, что Олафсон жестоко заплатил за минутную несдержанность своих чувств.
Но Тюльпан имел право на более прочувствованные слова:
- Он был одним из лучших среди нас, американцев, - зая вил Джон Поль Джонс. - Ему была поставлена задача достать документ, представляющий большую ценность для нашей нации, но Богу было угодно, чтобы Тюльпан предстал перед ним.
Англия начала исчезать вдали в тумане, и именно в тот час, когда на борту 'Рейнджера' говорились такие высокие слова, в Вильсхавене происходил разговор другого рода, но тоже немаловажный. Разговор этот происходил в Клок Мануар, невзрачном маленьком поместье сэра Бэзила Джонса - в его погребе.
* * *
Это был прекрасный погреб с мощными сводами, сохранявшими прохладу, это помещение в доме, по
