– Ого! А гарантии имеются?
– Ни договоров, ни контрактов мы не подписывали; никаких гарантий, кроме честного слова. Но мужики, судя по первым впечатлениям, крутые и серьезные.
– Ну, если не обманут – я согласен.
– Отлично. Едем в порт…
– Как думаешь его «стирать»? – интересуется Супрун, когда крупная фигура Куценко исчезает за дверьми проходной.
– Да вот, сижу, ломаю голову.
– Есть у меня одна мыслишка.
– Предлагай.
– Ты заметил его состояние?
– Еще бы! С жуткого бодуна – руки трясутся, перегаром за версту прет, дня три не брился и под душем не стоял. В какой-то момент я даже пожалел о нашей поездке в Таганрог.
– Вот-вот! И мне показалось, что Борька растерял форму, – соглашается приятель. – Но потом присмотрелся – вроде ничего: мышцы не дряблые – видать, работенка не умственная; одышки нет, взгляд осмысленный. Надо бы узнать, в одиночку он водку глушит или с друзьями.
– Зачем это нам?
– Видишь ли, если бы не тот красный вросший в землю домишко и не работа в порту, то нашего Борьку впору было бы записывать в бомжи. Стало быть, и общается в свободное от работы время с такими же.
– Так-так, продолжай, – начинаю улавливать логику.
– Вот и надо прощупать почву – может, день-два назад кто из его дружков околел с перепою. Хоронить-то таких не шибко торопятся; стало быть, есть почва для работы мозга.
Я с сомнением качаю головой:
– Такое совпадение только по великой случайности происходит. Чтобы срочно понадобился труп, и нате вам – забирайте свеженького. Но мысль интересная…
Глава третья
Взъерошенный и довольный Куценко появляется через полчаса.
Плюхнувшись на заднее сиденье, он выдает:
– Готово! Нарисовал бригадиру грустную картину маслом.
– Отпустил?
– Куда он денется?! Отпустил.
– А чего наврал-то?
– Сказал, на похороны еду. Чем не уважительная причина?
– И кого едем провожать в последний путь? – улыбаемся с Ильей.
Борька отмахивается:
– Все дружки, слава богу, живы. Бригадир не спрашивал, кто помер, так поверил.
«Десятка» медленно отъезжает от проходной. Мы с минуту молчали, после чего слово берет Супрун.
– Борис, имеется одна формальность, которую необходимо выполнить до начала операции. Вот посмотри… – не отвлекаясь от дороги, протягивает он бывшему морпеху свой новый паспорт.
Полистав документ, тот восклицает:
– Балабанов Петр Валерьевич?! Ни хрена себе! С каких это пор ты им стал?
– С того дня, когда заключенный Супрун Илья Алексеевич бежал из колонии и сгорел в автомобиле вместе со своим закадычным дружком – Серебровым Аркадием Сергеевичем.
В подтверждении этих слов я разворачиваю перед Борькиным носом свою новую ксиву. Он глядит на разворот с фотографией и нервно чешет живот под футболкой:
– Хотите сказать, что и я должен… того… крякнуть?
– Типа да. Таковы условия наших работодателей. К тому же ответь мне, – обнимаю старого товарища, – разве это не шанс начать новую жизнь?
Куценко задумался, примолк.
Но долго думать он не умеет – стоит машине повернуть на знакомую улочку и остановиться неподалеку от скособоченного строения из рассыпавшегося красного кирпича, как он возвращается в реальность. Хмуро поглядев на свою халупу, Борис посылает в окно смачный плевок и машет ручищей- лопатой:
– Да и хрен с ним! Подумаешь, под чужим именем! Значит, и увольняться с порта не придется – верно?
– Видимо, так.
– Я и живу-то почти как бомж – кому мое имя нужно?! Помру, так соседи через месяц узнают – по запаху. Записывайте. Я согласный.
Совещание в салоне «десятки» длится минут сорок. Каждый предложил по варианту, после недолгих обсуждений решили действовать по плану Бориса. Он, как ни крути, местный и знает людей, способных помочь в деликатном деле.
Сначала заехали в магазин, потом двинулись через центр в зеленый уютный райончик…
– Нет-нет, на следующем повороте. Нам нужна улица Ленина. Ага, вот здесь направо и два квартала прямо, – командует Куценко. – Так, приехали. Высаживайте меня здесь, а сами езжайте к тому серому трехэтажному зданию.
– В глубине скверика?
– Точно. Я туда, понятное дело, идти не могу, да и вам обоим светиться не стоит – пусть кто-нибудь один спустится в подвал и спросит Пашу. Он такой… черноусый, узкоглазый и вечно поддатый. Башкир или татарин, в общем.
– Уверен, что он на месте?
– Сто процентов! Пашка и живет, и работает в подвале. Он там у них незаменимый: сторожит по ночам, зимой кочегарит, а сантехникой занимается круглый год. Больше ему и быть негде, – заверяет Куценко.
«Десятка» сворачивает с дороги и тормозит на стоянке возле скверика.
– Я пошел, – подхватываю авоську с четырьмя бутылками водки.
Тихо прикрыв дверцу, топаю по аллее до крыльца с вывеской «МУЗ 2-я Городская клиническая больница Таганрог Ростовская область»; затем поворачиваю направо – к узкой кишке меж клиникой и соседним зданием. Оказавшись во дворе, ищу служебный вход. Отыскав же его, натягиваю на лицо деловую маску и шмыгаю за скрипучую дверь.
Тусклая лампочка едва освещает стандартный совковый декор: грубо вымазанные синей масляной краской стены маленького холла и лестничных пролетов; насквозь пропитанная влагой и почерневшая старая побелка; местами торчащая из обломанных ступеней ржавая арматура; бессмысленные переплетения разнокалиберных труб, кабелей, щитков. И въевшийся буквально во все запах хлорки.
Спускаюсь в подвал, где слезоточивая вонь сменяется «ароматами» формалина и плесени. Такой же крохотный и плохо освещенный холл, что и сверху; коридор вправо, коридор влево. Скорее всего, подвальные помещения в точности повторяли лабиринты других этажей клинической больницы.
Останавливаюсь, не зная, куда повернуть. Напрягаю слух…
Из закутков левого крыла доносятся обрывки слов – разговаривают двое или трое мужчин. Стараясь бесшумно ступать по цементному полу, направляюсь туда. Постепенно речь становится отчетливее,
