на местное «кладбище» – в дальний закуток подскальной базы, чей тонкий каменный потолок соседствовал с ледником.
Трупы на «кладбище» лежали тремя плотными рядами у северной стены. Их было так много, что в закутке скоро не останется места. Все как живые – словно только что из капсул. Последним здесь шесть лет назад похоронили вахтенного офицера Отто Шнайдера, пустившего себе пулю в висок вместо того, чтобы залезть в капсулу и принять «препарат бессмертия».
Уложив Коха рядом с Отто, Нойманн помассировал свою нездоровую поясницу и с нескрываемой завистью произнес:
– Как бы я хотел умереть так же тихо и незаметно – ушел на шесть лет и не вернулся. Ни боли, ни истерик, ни сожалений…
Ничего не ответив, Курт зашаркал к выходу.
Не задержался на «кладбище» и профессор. Второй этап пробуждения еще не окончился – извлеченных из капсул товарищей нельзя надолго оставлять без присмотра.
Смерть подкарауливала людей на первом и втором этапах пробуждения – это был опаснейший промежуток времени, когда человеческий организм переходил из одного статичного состояния в другое. На третьем, заключительном и самом длительном, этапе гибели членов команды U-3519 еще не случалось. Однако от этого легче и спокойнее не становилось. Напротив, те несколько часов, в течение которых люди окончательно возвращались к жизни, истязали, выматывали и лишали дежурную смену последних сил.
Смысл проблемы заключался в том, что пространство внутри капсулы разбивалось на три температурные зоны: область с грудной клеткой охлаждалась до тридцати одного, область с конечностями – до тридцати трех градусов. Голова же – до уровня гипофиза, продолговатого мозга и аксиса (второго шейного позвонка) – «хранилась» при самой высокой температуре, равной тридцати пяти с половиной градусам. В «подмороженном» состоянии тело не посылало в мозг сигналов, порождающих кошмарные сновидения, и человек забывался ровным спокойным сном. В этом профессор Нойманн имел возможность убедиться лично – как-никак четырежды ложился в капсулу и принимал «препарат бессмертия». Зато на третьем этапе возвращения к жизни тело возобновляло нормальное кровообращение, обмен веществ, чувствительность кожного покрова. И вот тут начиналось невообразимое – сон разума порождал чудовищ.
– Помоги, Курт! – закричал профессор, обхватив руки могучего торпедиста, гаупт-ефрейтора Вебера.
– Он же привязан! – нескладно переставляя ноги, подбежал инженер.
– Знаю! Только для его железных мышц эти жалкие ремешки – не помеха.
Навалившись вдвоем, они кое-как справились с силачом, неистово сражавшимся во сне с врагами Рейха. Затем пришлось сдерживать похожие порывы еще у двух десятков людей…
К химерам Морфея добавлялись жуткие мышечные спазмы и судороги, заставлявшие членов команды биться в невероятных конвульсиях. Дежурные смены давно привыкли к подобной технологии пробуждения, называя происходящее «ломкой», Нойманн объяснял страшную боль естественной реакцией сосудов на восстановление кровяного давления.
– Кажется, все, – в изнеможении прошептал Курт, усаживаясь прямо на пол между кроватями.
«Когда-нибудь они меня растерзают, – тяжело дыша, профессор оглядывал лежащих людей. – Проснутся и разорвут за те страдания, что приносит мой препарат…»
Команда затихла. Никто не дергался, не мычал, не скрипел зубами, не кричал. Процесс возвращения к нормальному существованию почти завершился, и все пережившие страшные этапы спокойно спали обычным человеческим сном. Теперь достаточно было подойти к любому и просто потормошить за плечо.
Однако Нойманн не торопил события.
Глава четвертая
Шведы припозднились, придя в район гибели своего судна через двадцать часов после нас. Горчаков лично передал прибывшей делегации тело погибшего моряка и осколок старой немецкой якорной мины, якобы найденной нами у затонувшего корабля. А также лично изъяснялся и выражал соболезнования. Чутья с дипломатическим тактом ему не занимать, и мы были почти уверены: скандинавы не заподозрили подвоха. Хотя что это за подвох? Ведь не мы же шарахнули по беззащитному судну торпедой. Тех, кто совершил это преступление, давно уж и след простыл.
Приметив наше намерение отбыть из района, шведское спасательное судно просигналило тремя длинными гудками, означавшими на морском языке: «Желаем счастливого плавания!» Ну, а «Челомей», взяв северо-западный курс, направился к архипелагу Земля Франца-Иосифа…
Погода к вечеру резко испортилась, и не слишком резвый ход старенького научного судна упал до неприличного значения. В итоге сто пятьдесят миль до уже знакомого пролива Кембридж мы тащились дольше суток. А притащившись, поспешили укрыться от ветра и волн в ближайшую бухту острова Земля Георга.
Потянулось тоскливое ожидание приемлемой для нашей работы погоды…
– Ты решил свои семейные проблемы? – по всей строгости допрашивал я старшего лейтенанта Маринина.
– Не совсем, – мялся он у порога.
Мы, ветераны «Фрегата» – Георгий Устюжанин, Миша Жук, Толя Степанов и я, – собрались в самой вместительной каюте, где уничтожили скромные запасы крепкого алкоголя и провианта, захваченного в командировку. За плотно закрытыми иллюминаторами по-прежнему ревели волны, завывал ветер – погода скоро не наладится, следовательно, можно перед сном накатить граммов по триста. На столе довольно аппетитный натюрморт с бутылками, коробками апельсинового сока, копченой колбаской, острым сыром и шоколадом.
– Понимаете, я хотел… Я пытался… – растерянно лепетал лейтенант.
Постучав в дверь моей каюты, он, скорее всего, надеялся услышать лестное предложение составить мне компанию в ближайшие рабочие дни. Ведь Игорь Фурцев приболел, и я остался без напарника. И вдруг снова вопрос в лоб о разладившихся отношениях с молодой супругой.
Да, жестоко. А что прикажете делать? Он донимает меня просьбами взять на глубину – я отвечаю тем же.
– Садись, – кивнул я на свободное кресло.
Старлей смутился под нашими взглядами, но прошел.
Да, было в этом действе нечто от дедовщины. Но не от той, насквозь пропитанной бездушием и жестокой подлостью. Мы, опытные «старики», взирали на мальчишку беззлобно и пытались помочь, исходя из жизненного опыта.
– Пойми, Владимир, спорить с бабами бесполезно. Принять нас, мужчин, такими, какие мы есть, способен только районный военкомат, – говорил я, разливая крепкий алкоголь по бокалам.
– Согласен, – упавшим голосом отвечал Маринин. – Но понимаете, Евгений Арнольдович, у меня уже кончаются тряпочки, в которые я должен молчать. Квартиру нам подарил тесть, моей зарплаты хватает только на продукты. Жена меня, конечно, любит, но слишком избалована и постоянно тычет в неустроенный быт: то краны текут, то стол качается, то шуруп не завинчен, то лампочка перегорела… А стоит сказать слово против, и тут же – обида или скандал.
Классический случай истеричной жены.
– Куда же ты смотрел раньше? Или она стала такой в последние пару месяцев?
– Нет, конечно. Сам виноват… Но и она изменилась!
М-да… совсем сник парень. Надо срочно выпить – оптимист отличается от пессимиста содержанием алкоголя в крови.
Молча подал ему бокал, молча выпили и так же молча закусили…
Давить в данном случае бессмысленно. Маринин должен разобраться и принять решение сам – без
