постороннего вмешательства.
Коротко постучав, в каюту зашел генерал и, обдав нас ледяным взором, спросил:
– Расслабляетесь?
– А что еще делать? – ответил я на правах старшего и хозяина каюты. – Судя по всему, завтра тоже придется загорать.
– Видимо, так. Я сейчас разговаривал с оперативным дежурным пограничной заставы Нагурское. Ждут улучшения погоды, но не раньше послезавтра.
– Присаживайтесь, товарищ генерал, – уступил место Горчакову Маринин.
Генерал сел, а я поставил на стол чистый бокал и наполнил его коньяком. Он предпочитает коньяк – мы это хорошо знаем.
– Как настроение? – поинтересовался Сергей Сергеевич, смакуя напиток.
– Обычное.
– Работать готовы?
Я подвинул к нему плитку шоколада.
– А что вы называете работой? Повторное погружение к заваленному тоннелю?
– Разве вы не хотели бы узнать, куда ведет этот тоннель?
У молодого Маринина глаза тут же загорелись азартом. Степанов и Жук восприняли слова высокого начальства спокойно: прикажут – полезут в ледяную купель, не прикажут – будут сидеть в теплых каютах. Мы же с Георгием скептически пожали плечами.
– Тоннель может оказаться короткой пещерой естественного происхождения, – пояснил Устюжанин.
– Или же ведет в давно заброшенную базу, в которой когда-то пряталась погибшая «Верена», – добавил я.
Хитро прищурившись, Горчаков спросил:
– А где же, по-вашему, прячутся те, кто утопил шведское судно?
– Ну, мало ли в здешних архипелагах скал, где немцы могли устроить похожие базы! Шпицберген, Новая Земля, Северная Земля, десятки островов Земли Франца-Иосифа.
– Что ж, ладно. Не хотел раньше времени будоражить твои чувства, но, видно, придется. – И генерал полез во внутренний карман своей куртки.
Интересное дело! Чем же он собрался расцарапать мою загрубевшую на морских ветрах душу? Не приказом же о начислении премии!..
Нет, это явно не приказ. Вынув бумажник, Горчаков аккуратно извлек из него сложенный вчетверо ветхий листочек и протянул его мне:
– Читай.
– Что это?
– Читай-читай…
Осторожно развернув лист, я увидел неровные строчки из больших неуклюжих букв, написанных нетвердою, дрожащею рукой. Надпись была сделана карандашом, и местами ее почти не видно – некоторые буквы и слова пришлось додумывать самому.
В полном ошеломлении я перечитал послание вторично…
– Что там, Женя? – начал уже терять терпение Устюжанин.
Подняв взгляд на Сергея Сергеевича и получив утвердительный кивок, я зачитал текст:
– Я – Матвей Черенков, бывший капитан-лейтенант ВМФ СССР. В 1951 году руководством ГУЛАГа Архангельской области был направлен в составе ста одиннадцати заключенных из Мехреньгского лагеря в новоземельскую Белушью Губу. На переходе в Баренцевом море судно «Вельск» было атаковано немецкой субмариной U-3519 под командованием корветтен-капитана Хайнца Мора. Все члены экипажа, сопровождавшие и заключенные, кроме меня и Богдана Остапчука, погибли или были расстреляны немецкими моряками. Нас двоих экипаж пленил и доставил в подскальную базу острова Земля Александры…
Мой голос дрожал, а горло перехватывало от волнения. Я замолчал.
– Это все? – спросил кто-то из моих коллег.
– Далее неразборчиво – текст размыт водой. А в самом конце значится дата – 25 марта 1993 года.
– Да, Евгений, письмо написано твоим дедом всего лишь восемнадцать лет назад, – подал голос генерал.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Наши специалисты подняли массу архивов, провели графологическую экспертизу. Можешь верить: это рука твоего героического деда – Матвея Никифоровича Черенкова.
Вот так. Все тайное рано или поздно становится пьяной исповедью. Впрочем, нет – это обычная стратегия моего босса, которую я никогда не смогу осмыслить: знает раз в сто больше других, но помалкивает и выдает важнейшую информацию в час по чайной ложке.
Меж тем он продолжал:
– Мои ребята пытаются восстановить утраченные фразы из письма – возможно, мы узнаем нечто большее. Но даже из имеющейся информации напрашивается вывод, что до недавнего времени база исправно функционировала.
– Откуда оно у вас? – Я понемногу стал приходить в себя.
– Полярники с острова Хейса нашли на побережье герметично запечатанную воском немецкую фляжку. Внутри находилось это письмо.
– Неужели еще восемнадцать лет назад мой дед был жив?…
– Это и хотелось бы выяснить. И не только это. А ты никак не желаешь помочь.
Я ни хрена не понял, что сказал Сергей Сергеевич, но он достучался до моего сердца.
– Теперь желаю, – вздохнув, виновато посмотрел я на него.
– Ну, вот и славно. Позволь, – забрал он послание, – пусть оно пока побудет у меня. Отдам, когда все закончится…
Спрятав пожелтевший лист обратно в бумажник и попрощавшись, генерал ушел, оставив меня и товарищей в крайней степени растерянности.
Я же снова налил в свой бокал приличную порцию коньяка, выпил одним махом и наткнулся взглядом на Маринина.
– Так я могу рассчитывать, Евгений Арнольдович? – жалобно заканючил он.
– На что?
– Пойти с вами на глубину вместо заболевшего Игоря.
– Ты давно общался с женой?
– Перед командировкой – дня за полтора, – почти шепотом ответил лейтенант.
– Завтра поговоришь с ней по спутнику.
– Зачем?
– Затем, чтобы помириться и со спокойной душой пойти на глубину.
– С вами?
– Со мной.
– А когда?
– Послезавтра.
Как и обещали пограничники, сильный порывистый ветер наконец стих. «Академик Челомей» уже не бросало волнами вверх-вниз, верхушка мачты не цепляла низколетящие тучи. Судно снялось с якорей, вышло из уютной бухты и, протолкавшись средь мелких льдин по проливу Кембридж, достигло бухты Нагурского.
Над горизонтом висело северное солнце, температура воздуха – плюс восемь. Можно сказать, «жаркое лето».
На палубе возле разложенной снаряги топтался мой народ – все, кроме выздоравливающего Фурцева. Немного поодаль Горчаков беседовал с капитаном «Челомея», он достаточно мудр и ленив, чтобы вмешиваться в процесс нашей подготовки.
В паре со мной пойдет Маринин. Утром я обеспечил ему короткий сеанс связи с домом – выпросил у
