нибудь в приличное место для хода и для поощрения, если найдешь, что это недурно. Первое-то (песня), право, очень хорошо!
А что мой орленок[1540]? Воротился ли и если воротился, то что делает? Почему не пишет ко мне? По гнусному эгоизму, что ли?.. И это ничего! Эгоизм — не мелочное самолюбьице.
Опамятуется ли Крестовский? Таланта лирического в нем нет: повести его пока — сочинение, т. е. вздор — но хоть хороший бы боец за честное дело из него вышел! Для этого нужно только отречься от самолюбьица и иметь веру.
Любезные друзья! 'Антихрист народился' в виде материального прогресса, религии плоти и практичности, веры в человечество как в genus[1541] — поймите это вы все, ознаменованные печатью христовой, печатью веры в душу, в безграничность жизни, в красоту, в типы — поймите, что даже (о ужас!!!) к церкви мы ближе, чем к социальной утопии Чернышевского, в которой нам останется только повеситься на одной из тех груш, возделыванием которых стадами займется улучшенное человечество. Поймите, что испокон века были два знамени. На одном написано: 'Личность, стремление, свобода, искусства, бесконечность'. На другом: 'человечество (человечина, по остроумному переводу юродствующего Аскоченского), материальное благосостояние, однообразие, централизация' и т. д.
Твой Аполлон
Адрес: А. А. Григорьеву, на Полянке, в приходе Спаса в Наливках (Якиманской части, V-го квартала) в собственном доме.
Но никакие хлопоты и содействия не помогли возрождению 'Москвитянина'. После месячного молчания Главное управление цензуры ответило отрицательно на запрос Московского комитета цензуры[1542]; в этом ответе Главное управление цензуры, ссылаясь на то, что раньше Ап. Григорьеву уже было разрешено редактировать другой журнал ('Драматический сборник'), 'не признало возможным дозволить г. Григорьеву издавать в одно и то же время другой журнал в Москве'.
Вот текст сохранившегося черновика этого ответа 16 ноября 1860 г.:
Московскому цензурному комитету
Московский ценз<урный> комитет от 15-го истекшего октября за № 766 вошел в Главное управление цензуры с представлением об испрашиваемом коллежским асессором Аполлоном Григорьевым дозволения возобновить приостановленное издание журнала 'Москвитянин'.
Главное управление цензуры, имея в виду, что в мае сего года разрешено уже г. Григорьеву принять на себя от г. Раппопорта редакцию выходящего в С.-Петербурге журнала 'Драматический сборник' и издавать оный под названием 'Драматическая библиотека', не признало возможным дозволить г. Григорьеву издавать в одно и то же время другой журнал в Москве, в особенности с политическим отделом.
(подписал)Член Главн<ого> упр<авления> ценз<уры>Н. Муханов
(Скрепил)Прав. делПр. Янкевич
Но действительные мотивы запрещения издания 'Москвитянина' были совсем иными.
Об этом красноречиво свидетельствует сохранившееся в архиве Погодина письмо к нему П. А. Вяземского из Петербурга 16 ноября 1860 г., явившееся ответом на приведенное выше письмо — просьбу Погодина о содействии в получении разрешения на издание журнала:
'Я сделал все, что умел и мог, чтобы вам угодить, но, к сожалению, я ничего не мог сделать. Впрочем, сколько мне известно, и то, разумеется, останется между нами, не 'Москвитянин' встретил сопротивление, а предполагаемый редактор (Григорьев). Следовательно, спустя несколько времени, дело, по моему мнению, может быть возобновлено под другою фирмою'[1543].
Так закончилась попытка Ап. Григорьева осуществить долгожданную мечту свою — иметь собственный журнал.
О том, в каких трудных житейских обстоятельствах находился тогда Ап. Григорьев, свидетельствуют его письмо к В. Ф. Одоевскому и записи в дневнике последнего об их встречах в конце того же 1860 г. (кстати сказать, все это осталось вне поля зрения исследователей Ап. Григорьева).
Вот текст письма:
Князь Владимир Федорович!
Вы — один из немногих уцелевших литераторов Пушкинской эпохи, и этого для меня, человека, по убеждениям своим и взгляду на общественное развитие и искусство гораздо более принадлежащего к Пушкинской эпохе, чем к современной, — достаточно, чтобы я обратился к вам с просьбой о приеме и покровительстве.
Смею надеяться, что имя мое не вовсе вам безызвестно. О том, что я в нескольких критических статьях моих выражал мое искреннее уважение и жаркое сочувствие к вашему глубокому и уединенно стоящему таланту, — распространяться я не считаю нужным. Ни ваша личность, ни ваш талант не нуждается в суждениях.
Если вам будет угодно принять меня и выслушать, о чем именно я буду просить вас, — я ожидаю только вашего позволения, но обязан предупредить вас, что в настоящее время не могу явиться к вам даже в приличном костюме.
Позвольте назваться, князь, усердным почитателем вашим
Аполлон Григорьев
1860 г. Дек. 14 среда[1544].
Встретившись с ним в тот же день, Одоевский записал в дневнике:
'Приходил ко мне литератор (не знаю, что он писал) Аполлон Александрович Григорьев, но в такой бедности, что жалко смотреть. На беду у меня всего до первого числа было 30 рублей; я отдал ему половину, а уж как обернусь в эти две недели — не знаю' [1545].
А на письме Ап. Григорьева Одоевский сделал такую заметку:
'Аполлон Александрович Григорьев приходил меня просить походатайствовать, у Путяты, чтобы ему выдали жалованье и прогоны для проезда в Оренбург, где он получил место учителя в кадетском корпусе. Он в крайней бедности, почти без сапогов. Он принес мне статью 'Вопрос о народности и его естественные границы', написанную ужаснейшим почерком; но что я мог прочесть, то показалось мне замечательным'[1546].
15 декабря 1860 г. Одоевский внес в дневник такие строки:
'Писал Плетневу, чтобы дал мне какие-либо данные о Григорьеве и получил ответ <… > Встретил Григоровича, который сказывал мне, что Григорьев у всех занимает деньги без отдачи и переходит от журнала к другому'[1547].
Письмо Одоевского к П. А. Плетневу сохранилось, и в нем говорится следующее:
'Вы приняли участие в судьбе Аполлона Александровича Григорьева. Я его вовсе не знаю <…> Он оставил у меня рукописную статью <…> весьма замечательную; есть в человеке и мысли, и славный язык, а между тем он умирает от голода'[1548] .
Дошло до наших дней и ответное письмо Плетнева, датированное тем же 15 декабря.
Сообщая, что генерал Путята известил его об имеющейся в кадетском Оренбургском корпусе вакансии учителя русской словесности и просил рекомендовать на эту должность 'благонадежное лицо из кончивших курс студентов', Плетнев далее писал Одоевскому: 'В это время приехал ко мне г-н Григорьев (Аполлон Александрович) и объявил, что, не имея теперь места, он желает отправиться в Оренбург. Зная, что несколько лет печатал хорошие критические статьи в журналах и судит о литературе как опытный и талантливый литератор, я немедленно написал к генералу Путяте о предпочтении моем самому лучшему студенту человека, долго на практике
